Зазнался. Я ему это постоянно твержу.
Ненавижу этих двух малявок, Джоша и Переса, но, поскольку мы все согласны с тем, что ненавидим Стива больше, мы еще не поубивали друг друга.
Я еще месяц побуду здесь, прежде чем меня отправят в другое место. После того, как меня исключили из всех других школ в восточной части города, Маргарет сказала, что у них не было другого выбора, кроме как перевести меня в другой район, где они могли бы «удовлетворить» мои различные потребности.
Я не знаю, что это значит, но, по крайней мере, не испытываю ненависти к Маргарет — за исключением тех случаев, когда она бросает на меня такой взгляд, что ее брови сходятся на переносице, и я понимаю, что она вот-вот вздохнет и скажет: «Опять, Роман?»
Она пытается заставить меня говорить о своих чувствах. А еще она любит приносить мне вкусняшки. Я знаю, что это взятка, потому что я готов на все ради Поп-тартсов1.
Я всегда чертовски голоден.
Даже если она меня кормит, я все равно считаю, что взрослые глупцы. Она так же бесполезна, как и остальные, если ничего не может сделать со Стивом. Или, может быть, она не хочет.
Я слышал, как Стив пару раз говорил своей жене слова, которые, как мне кажется, хорошо подходят Маргарет (иногда): «Гребаная сука». Не знаю, что это значит.
Может быть, спрошу об этом учителя.
Я даже рассказал Маргарет о том, как однажды ночевал в подвале у Стива без еды и не выходил до следующей ночи.
Целых двадцать восемь часов… Подождите… В сутках двадцать восемь или двадцать четыре часа?
Пофиг. Потому что она написала «развитое воображение» после того, как я рассказал ей об этом на прошлой неделе. Это было через три недели после того, как я ударил учителя на первой неделе занятий и оказался здесь… в другой школе. В свое оправдание могу сказать, что тот учитель назвал меня хулиганом, хотя я таким не был.
Ну, и я показал ему, как ведет себя настоящий хулиган.
А потом этот тупой учитель сказал, что я «ищу внимания». Черт бы его побрал.
В любом случае, у меня есть план. Перес упоминал, что в этом районе есть еще одна школа. Маргарет сказала, что если меня выгонят из этой или из другой, у них не будет другого выбора, кроме как перевести меня в другой город или в детский дом. Она нахмурила брови и сказала: «Опять, Роман, серьезно? Мы уже говорили об этом».
Вряд ли мой переезд что-то изменит. Все школы будут дерьмовыми, и все учителя - одинаковыми.
Заместитель директора начальной школы Вудсайда и мисс Как-ее-там говорят то же самое, что и говорили мне в предыдущей. Я слушаю только отрывки из разговора, пока мы идем в кабинет.
Мы поддержим тебя, Роман.
Мы понимаем, что переход в другую школу в середине учебного года — это очень страшно.
Все детишки тебя полюбят, Роман.
Мы хотим для тебя самого лучшего, Роман.
Они все так говорят. Но они так не думают, потому что если бы думали, то не заставили бы меня жить с кем-то вроде Стива.
Или Троя.
Папа из последнего дома любил бросать предметы, чтобы попрактиковаться в меткости. Ему нравилось использовать нас, детей, в качестве движущихся мишеней. Хозяйка дома делала все возможное, чтобы компенсировать это, следя за тем, чтобы на столе каждый день была еда, даже если всего лишь кусочек хлеба.
Мама в моем нынешнем доме — такая же ужасная, как и папа. Последний раз они кормили нас вчера утром.
Я, честно сказать, очень голоден.
Но, как бы то ни было, я скоро уйду, и кто знает, не окажется ли следующий дом хуже, чем у Троя и Стива, вместе взятых.
В здешней школе кабинеты расположены по периметру спортивного поля. Я сразу обращаю внимание на угол, где есть слепая зона между забором и зданием. Никто не узнает, что там кто-то есть, если только не пойдут в ту сторону.
Идеально.
Мы заходим в раздевалку между двумя классами, и мисс Как-ее-там забирает у меня пустой рюкзак, чтобы повесить на свободный крючок. Она не дожидается меня, уходит в помещение, которое, как я предполагаю, является моим временным кабинетом, то есть до того, как меня переведут.
Я поворачиваю голову как раз вовремя, услышав, как два мальчика смеются над маленькой девочкой, роющейся в ранце. Ее темные косички падают ей на лицо, когда она отворачивается, и один из мальчиков — худенький — говорит:
— Привет, Иза.
Тот, что постарше, хлопает худенького по плечу, хихикая так, словно ему не терпится услышать шутку.
— Скажи «бар-ба-рис».
Они оба начинают хохотать, запрокинув головы, как будто это до жути смешно.
Нет. Что смешного в слове «барбарис»?
Девочка поднимает взгляд на двух мальчиков, нижняя губа у нее дрожит, глаза блестят, и она обхватывает себя руками.
Соберись.
Я закатываю глаза и следую за заместителем директора в класс. Такие хулиганы скучные и слабые, они всегда болтают без умолку и не понимают, что такое удар, пока их не побьешь. Как только это происходит, они либо придумывают, как дать сдачи, либо плачут и умоляют. Оба исхода хороши.
Если не считать того, что одноклассники на два года младше меня, на уроке не происходит ничего интересного, поскольку слишком увлеченная училка пытается убедить всех, что учиться — это здорово.
Как только раздается звонок на обед, я хватаю рюкзак и направляюсь к скрытой зоне в углу, которую приметил.
Все остальные ученики выходят из кабинетов и идут прямиком на поле и игровую площадку, в свой, так называемый, райский уголок. В это время дня солнце уже почти садится, так что место лишь частично укрыто тенью. Когда я перепрыгиваю через ограду на тротуар, то чуть сдираю кожу на ладонях. Солнце обжигает мне лицо, но я лучше обожгусь, чем замерзну в тени. Я не хочу снова чувствовать холод.