Только не после того, как Стив запер меня в подвале.
Мой желудок болезненно сжимается, когда я открываю рюкзак. Здесь только карандаш, книга и крышка от пивной бутылки. Меньшего я и не ожидал от бесполезного Стива.
Назвала бы Маргарет это развитым воображением? В жопу ее, и в жопу Стива. Она, вероятно, позвонила бы Стиву, а он бы рассказал ей героическую историю о том, как он из кожи вон лез, готовя мне обед, а я просто забыл об этом. А потом я услышал бы фразу, которую терпеть не могу.
Он стремится привлечь к себе внимание.
Они неправы. Мне не нужно их внимание. Оно не приносит пользы.
Даже в подвале было не плохо, если бы там не было так холодно и тихо, и я не был бы так голоден. Никто не кричал на меня. Никто не бил.
Да, чем меньше внимания, тем лучше.
Там безопасно. Но страшно. И с моими легкими происходит что-то странное, они болят, и становится трудно дышать. Ненавижу это.
Ищет внимания.
Тупая, тупая, тупая Маргарет.
Схватив тетрадь и карандаш, я отдаю волю рукам, пока мой мозг продолжает высвечивать картинки, за которыми я не успеваю уследить. Здесь так громко, хочется, чтобы шум прекратился хотя бы на пару минут.
Плотные, резкие штрихи графита образуют фигуры на странице. Круги и треугольники, один за другим, пока не вырисовывается улыбающийся мальчик, обнажая острые зубы, а позади него кричащие люди.
Моя рука замирает, и меня охватывает озноб — словно от ощущения, что за мной наблюдают. Я бросаю на незваную гостью свирепый взгляд, и девочка застывает в шоке. Она выглядит прямо как персонаж мультфильма, ее большие карие глаза таращатся на меня… потом появляется взгляд, который я слишком хорошо знаю.
Я видел такой взгляд у мультяшного мышонка — кажется, его зовут Джерри, — когда он видит Тома, или когда я вхожу в кабинет к одноклассникам весь в синяках и крови. Это страх.
Ее нижняя губа дрожит, как тогда, когда двое мальчишек дразнили ее в раздевалке. Она сглатывает, переводя взгляд с меня на поле, как будто пытается решить, где безопаснее.
Когда она опускает голову, я уже собираюсь вздохнуть с облегчением, но тут она выходит вперед.
Я хмуро смотрю на нее. Она явно решила, что я представляю для нее меньшую угрозу, чем Дрищ и Урод. Ее стоптанные кроссовки шаркают по бетонному покрытию, когда она садится в нескольких футах от меня. Я пристально гляжу на нее, заставляя посмотреть мне в глаза.
Мне плевать, было ли раньше это ее место, потому что теперь оно мое.
По крайней мере, пока я не уйду.
Проходят минуты, и от нее исходит напряжение, пока она сидит, уставившись в стену, не двигаясь. Теперь из-за нее моя рука не хочет работать. На странице все не так, как должно быть. Прямые линии становятся изогнутыми, а изогнутые — прямыми.
Во всем виновата она.
Даже только что родившиеся котята нервничают меньше нее. Если я прислушаюсь, то, наверное, пойму, что она даже не дышит, и отсутствие звука меня злит.
Здесь так тихо. В чем, черт возьми, ее проблема?
— Расслабься, — огрызаюсь я.
Я не прикасаюсь к ней, даже не смотрю на нее. Пусть уже успокоится.
Вскрикнув, она трясущимися руками прижимает к груди свой ярко-розовый ранец. Типичный милый рюкзачок с блестками и всякой всячиной. Бьюсь об заклад, она та еще модница. Родители, наверное, собрали ей ланч. Еще у нее нелепые косички, уверен, предки положили ей какую-нибудь дурацкую записку, в которой говорится, что они любят ее и желают хорошего дня.
Однако она не похожа на этих избалованных богатеньких детишек. Ни один из тех идиотов никогда не ходил в дырявой обуви или рубашке, которая как минимум на три размера больше. Но все же, эта девочка не выглядит так, будто она знает, каково это — быть запертой в подвале или ощущать, как раскаленная вилка обжигает кожу. Держу пари, что каждую ночь ее укладывают спать, как во всех тех книжках, которые читают нам учителя.
Избалованная девчонка.
Резкий звук расстегивающейся молнии привлекает мое внимание. Я наблюдаю, как ее маленькие ручки на секунду замирают, прежде чем залезть в сумку и достать потрепанную мягкую игрушку. Это персонаж из мультика, который я однажды смотрел, когда жил дома, в котором был телевизор.
Что-то про мышь. Или крысу. Микки Маус или что-то такое?
Пофиг. С таким же персонажем у нее маленькие сережки. Похоже, она одержима этим паразитом. Трой расставлял ловушки по всему дому, чтобы уничтожить их.
Она поднимает взгляд на меня, а я опускаю глаза, словно ее там нет. Довольная — или, по крайней мере, не застывшая, — она кладет игрушку рядом с собой своими нежными маленькими ручками и переставляет ножки, чтобы сидеть вертикально.
Когда она достает свой ланч (в пластиковом пакете), я больше не могу скрывать свое внимание.
Что у нее там? Она из тех детей, которые получают сбалансированное питание? Возможно, она из тех счастливчиков, которым на обед достаются остатки ужина. Один одноклассник из другой школы приносил еду и хвастался ею перед всем классом.
Но перестал, как только я начал забирать ее у него.
Косичка кладет пластиковый пакет рядом с игрушкой. Я жду, затаив дыхание, пока она достает содержимое.
Сначала она достает два крекера — сухие, как песок — и дает один игрушке, пока сама грызет другой.
Что за хрень?
Она отдает свой обед игрушке? Теперь понятно, что она избалована, раз так обращается с едой. Если она не будет это есть, то съем я.
Девчонка шугается, заметив, что я за ней наблюдаю. Но я не отвожу взгляда, постукивая карандашом по бумаге, ожидая, что она еще достанет из пакета для ланча и не выбросит ли.
Уж точно знаю, что там не просто печенье. Пакет слишком большой. У меня слюнки текут при мысли о том, что это может быть.
Мой голод не утихает, даже когда она достает свой жалкий на вид ланч. Это всего лишь два тонких ломтика хлеба, чуть раздавленных. Похоже, без начинки, но у меня все равно заурчал живот.