Роман может причинить мне боль тысячью способов, и ему не нужно поднимать на меня руку; одно-единственное слово меня убило. Один взгляд на его спину, когда он уходил, - и я больше не могла вернуться к жизни.
Все разбитые частички, из которых состояло мое существо, развеял ветер, и я никогда не стану целостной. Да и никогда не была. Но он дал надежду, что однажды я могла бы стать такой.
Какие-то движения вырывают меня из мыслей, и я через силу пытаюсь обратить внимание на Маркуса, который беспомощно извивается и дрожит. Полагаю, он знает, чем закончится сегодняшний вечер.
Последнее, что он съел - курица, которую я приготовила. Последним к нему прикоснется тот, кого я считала своей второй половинкой. Но последнее, что он увидит, будет мое лицо.
Маленькая Иза.
Прелестная Изабелла.
Или его любимое: «мразотная шлюха».
Он смотрит на меня и плачет, вероятно, молясь, чтобы я стала посланным ангелом и спасла его. Он прав в одном: я ангел. Но не посланный, а падший. Я упала с неба на пылающих крыльях и приземлилась за пределами Эдема на землю, кишащую змеями. Потому что Роман изгнал меня.
Я не осознаю, что иду, пока не оказываюсь перед ним, медленно срывая скотч, чтобы он почувствовал каждую крупицу боли.
Как только его тонкие губы освобождаются, он хватает ртом воздух, как будто делает это впервые.
— Иза, умол…ты должна мне помочь. Он гребаный псих, — он быстро моргает, переводя взгляд с меня на лестницу и на подставку для ножей на кухонном столе. Я смотрю на его лицо, не обращая внимания на кровь, вытекающую из раны на том месте, где раньше был его отросток, и на жидкость, запекшуюся в окровавленных волосах на груди. — Там… нож. Срежь…
— Я тоже выглядела такой жалкой? — спрашиваю я бесстрастно.
Все лицо в соплях и слезах. Неужели я была такой? Неужели я тоже заслуживала таких мучений? Широко раскрытые невинные глаза, полные надежды, что кто-нибудь придет и спасет.
— О чем ты говоришь? Просто возьми ебучий…
— Нет.
Разинув рот, он замирает.
— Что ты блять…
— Заткнись нахуй, — выплевываю я.
Его глаза расширяются, а лицо бледнеет еще больше.
Хорошо. Он напуган. Так и должно быть.
— Ты больше не имеешь права так со мной разговаривать, — мой голос дрожит, когда я произношу это.
Приятно видеть его таким, заключенным в тюрьму, созданную другим. Я никогда не шарахалась от вида крови — я видела Романа, покрытого ею, и даже часто. Но это… уже за гранью. Обычно я бы ушла, не желая смотреть на чью-то боль. Не скажу, будто сейчас что-то изменилось, но я просто настрадалась.
Он причинил мне боль. Он превратил мою жизнь в ад. Он пугал меня в моем собственном доме. Заставил ненавидеть каждую секунду этой жизни.
Теперь он в моей власти.
Мои кулаки дрожат, я хочу обрушить злость на что-нибудь — на что угодно. Но мысль о том, чтобы снова прикоснуться к Маркусу, вызывает глубокое отвращение. Он годами лапал меня своими грязными пальцами, и теперь жизнь возвращается на круги своя; Роман, человек, который раньше держал Маркуса на расстоянии, теперь убьет его.
Я тянусь к полке и хватаю первое, что попадается под руку. Затем швыряю это в него со всей силы, на какую только способна. Продолжаю кидать в него все, что попадается, одно за другим. Его трофеи за участие, болты, инструменты, рамки для фотографий, украшения, кольца, которые оставляли красные следы на моей коже.
Он выгибается и кричит, но я не перестаю швыряться, пока не падаю. Меня снова тошнит от вида крови, разбрызганной по комнате.
— Ты умрешь сегодня ночью, гребаная свинья, — выплевываю я. — И после всего, что ты со мной сделал, я буду наслаждаться зрелищем, — делаю шаг вперед и указываю на него дрожащим пальцем. — Ты жалкий кусок дерьма, который пристает к женщинам, и будешь страдать за все те разы, когда приставал ко мне.
— Ты сейчас серьезно злишься из-за этого? — он дергается, дрыгая ногами в попытке дотянуться до пола. — Повзрослей. Развяжи меня.
— Я была ребенком, — огрызаюсь я, затем поворачиваюсь к Грегу и качаю головой при виде ремня на его шее. Это ужасно, но в то же время - идеальная форма правосудия. — Мне не нужно было взрослеть.
Мне нужна была моя мама, которая умерла. И папа, которому было плевать. Я хотела не просто быть любимой, но и чувствовать это.
— Иза, возьми себя в руки…
Я заклеиваю ему рот скотчем, заставляя замолчать. Иногда, когда ангелы падают, их пожирают змеи. В других случаях они с ними уживаются.
— Сказала бы, покойся с миром, но надеюсь, что ты никогда его не познаешь, — я чувствую облегчение, когда эти слова срываются с моего языка.
И от этого осознания меня по спине пробегают мурашки, а потом я слышу, как Роман спускается по лестнице.
— Надеюсь, он не сказал того, чего не следует, — ярость в голосе Романа не прикрыть никакой маской.
Мне не нужно смотреть на него, чтобы знать, что он улыбается Маркусу во все зубы. Потому что мой сводный брат снова смотрит на меня, умоляя о помощи. Мы поменялись местами.
Маркус никогда не останавливался, когда я просила его не толкать меня и не прикасаться ко мне. Все в доме отворачивались, когда я плакала из-за того, что его рука скользила мне под блузку. И есть внутри меня какой-то покой от того, что он умрет, и никто не придет его спасти. А я стану частью его гибели.
Позади меня что-то падает на пол, а даже я не хочу рисковать и смотреть на Романа, чтобы увидеть. Звук тяжелый — наверное, другой человек, так что, возможно, Рома не солгал, Милли все-таки жива. Или, возможно, она вот-вот последует за мужем.
Проходя мимо, Роман задевает меня плечом. Я знаю, что он не причинит мне физической боли. Но лучше бы шрамы остались на моем теле, а не на душе.
Он почти не спеша подходит к Маркусу, вертя в пальцах складной нож, словно устраивая представление.
— Ты знаешь, в чем ошибся?
Маркус всхлипывает, переводя налитые кровью глаза с меня на монстра, которого я помогла создать. Я прикусываю внутреннюю сторону щеки, чувствуя, что мне нужно что-то сказать, но слов не нахожу.