Прибавьте, что человек этот обаятелен, что он — женщина, молодая и красивая. Не достаточно ли для того, чтобы мальчишка, считающий себя незаслуженно обиженным самыми близкими людьми, мальчишка, которому усердно дурят голову его якобы исключительностью и каким-то высшим жребием, потянулся туда, где ему легче и приятней?
— Вы чем-то огорчены, Коля, — сказала Таня, когда я снова пришел в Мансуровский. — Не надо огорчаться… Вам это сейчас совершенно некстати…
И никаких нудных выспрашиваний, переживаний, без любопытства и сочувствия, похожего на жалость. Саркис Саркисович, добрый, умный друг, вел себя так, будто все знал, предвидел, понимал заранее.
— Мужества требует эта жизнь, — сказал он, — мужества! Но нам его не занимать, не правда ли, мой хороший?..
Оттуда, из этого мирка, я отправился на Сходню, в свое отшельничество. Последние впечатления всегда ближе и острее.
Никто меня не ждал в эти зимние дни в Москве? Неправда, ждали. Зябко прижавшись в углу в холодном и пустом вагоне дачного поезда, я в конце концов обретал покой, уходили неприятные мысли о чьей-то вине передо мной, о моей вине перед кем-то.
— Все будет хорошо, Коля, я знаю. Стану немного грустить без вас… Но, видно, так надо?
Она положила мне на плечи свои красивые, нежные на ощупь руки. Лицо ее было так близко и глаза смотрели с такой лаской, что я не удержался и, сам не понимая что делаю, поцеловал по очереди эти ласковые глаза.
Таня не удивилась, улыбнулась, вздохнула, провела мягкой и теплой рукой по моему горящему огнем лицу:
— Мальчик еще совсем… Возвращайся скорее… Победителем! Слышишь?..
Неправда, ждут меня в Москве, кому-то я там нужен такой, каков уж есть.
Хорошо помню день, когда, перебирая свои архивы, я обнаружил старую картонную папку с тесемочками, в которой аккуратно лежали собранные Таней газетные вырезки о моих спортивных успехах.
Я удивился, что папка уцелела, пережила все потрясения, долежала, где-то хоронясь, до времени, когда пришла пора этим моим запискам.
Мне казалось, что папки давно уж нет, что я решительно сжег ее вместе с альбомом фотографий в часы моего горя.
Газетные вырезки выцвели, выглядели помертвелыми и чужими. Меня почему-то больше всего заняло их поразительное единообразие, будто писал все это один человек, слегка лишь меняя слова.
Тогда я этого не замечал. Тогда слова звенели для меня чистой монетой.
Да, в неполных двадцать лет я стал чемпионом страны. Мне удалось выиграть подряд три боя, встретиться в финале с Виталием Шаповаленко.
Не знаю, есть ли смысл рассказывать подробно о каждом матче. Два из них закончились быстро, в первом раунде. Помню, я даже оскорбился за бокс: как можно выходить на ринг в таком состоянии? Первый боксер, низкорослый, жирненький, с явно наметившимся ранним брюшком, вызвал своим появлением хохот в публике. Был он похож на рекламного пекаря, улыбчивого и женоподобного, не хватало только кренделя в руки и белого колпака на курчавой и румяной башке.
Драться с ним просто неловко. Весь раунд зрительный зал веселился. Пекарь катышком перекатывался по рингу на своих коротких и толстеньких ножках, панически дергал головой едва я вытягивал руку.
Настроенный на суровые поединки чемпионата, любя бокс всей душой за романтику трудной борьбы, я страшно разочаровался таким началом. Мне было стыдно, хотелось уйти с ринга.
— Чего ты куксишься? — удивился в перерыве Половиков. — Комедия сплошная!
Рад был я, когда судьи, посовещавшись, сняли румяного пекаря с соревнований из-за полнейшей технической неподготовленности.
— Зачем ты, балда, полез на ринг? — спросил я парня в душевой.
— Поди мне плохо! — осклабился тот. — Месячишко пожрал вволю, побывал вот в Москве, пофилонил…
— Скотина ты, — сказал я. Но злиться не мог, обезоружил парень искренним признанием. Потом шелохнулось что-то: сам-то ты больно хорош. Еще неизвестно, как обернется…
В тот же вечер Шаповаленко дрался с тихоокеанским моряком, рослым, мускулистым Григорием Баней. Чудная фамилия, мудреная татуировка, покрывшая тело парня пронзенными сердцами, парящими орлами и чем-то еще, привели было снова публику в веселое настроение.
Однако смех очень скоро сменился жаркими волнениями. Морячок оказался не прост. Морячок обернулся крепким орешком даже для чемпиона, перевидавшего на ринге всякое.