Старик протянул свою иссохшую руку и с чувством сжал в ней руку капитана.
— Я так и думал, что ты будешь рад это сделать, но просить мне не хотелось, — сказал он, — ведь ты мне не родственник. Не ставь на нем никаких хвастливых слов — просто имя, умер тогда-то, столько-то лет; да что-нибудь из Библии. И больше ничего… Тогда мое имя не вовсе пропадет на земле; больше мне ничего не надобно.
Мидлтон обещал, и опять последовала тишина, прерываемая только редкими, отрывистыми словами умирающего, Он как будто закончил свои расчеты с миром и только ждал окончательного призыва, чтобы навек уйти. Мидлтон и Твердое Сердце стали с двух сторон подле него и с печальным вниманием следила, как меняется его лицо. Часа два эти изменения была почти неощутимы. Источенные временем черты умирающего хранили выражение тихого и благородного покоя. Время от времени он заговаривал. И все это долгое время, торжественно напряженное, пауни, как один человек, не двигались с места с чрезвычайной сдержанностью и терпением. Когда старик говорил, все наклоняли головы, чтобы лучше слышать; а когда он смолкая, они, казалось, думали о его словах, оценивая их мудрость. Пламя догорало. Старик молчал, и были минуты, когда окружающие не знали, жив он или уже отошел.
Около часу траппер оставался почти недвижим. Только временами его глаза открывались и закрывались. Когда открывались, их взгляд казался устремленным к облакам, что заволакивали западный горизонт, переливая яркими тонами и придавая отчетливость и прелесть красочному великолепию американского заката, И этот час, и спокойная красота этого времени года, и то, что совершалось, — все это соединилось, чтобы наполнить зрителей торжественным благоговением. Вдруг среди мыслей о своем необычайном положении Мидлтон почувствовал, что рука, которую он держал, с невероятной силой стиснула его ладонь, и старик, поддерживаемый своими друзьями, встал на ноги. Он обвел присутствующих взглядом, точно всех приглашая слушать (еще не отживший остаток слабости человеческой!), и, по-военному вскинув голову, голосом, внятным каждому, он выговорил одно лишь слово:
— Здесь!
И полная неожиданность этого движения, и вид величия и смирения, так примечательно сочетавшихся в старческом этом лице, и необычайная звонкая сила голоса на мгновение смутили всех вокруг. Когда Мидлтон и Твердое Сердце, из которых каждый невольно протянул руку, чтобы старик оперся на нее, снова поглядели на него, они увидели, что тот уже не нуждается в их заботе.
Они печально опустили тело в кресло, а Ле Балафре встал и объявил племени, что старик скончался. Голос дряхлого индейца прозвучал, как эхо из того невидимого мира, куда только что отлетел кроткий дух траппера.
— Доблестный, справедливый и Мудрый воин уже ступил на тропу, которая приведет его в блаженные поля его народа! — сказал престарелый вождь. — Когда Ваконда призвал его, он был готов и тотчас отозвался. Ступайте, дети мои, помните справедливого вождя бледнолицых и очищайте ваш собственный след от терновника!
Могилу вырыли под сенью благородного дуба. Она и посейчас тщательно охраняется Волками-пауни, и ее часто показывают путешественникам и заезжим торговцам, как место, где покоится справедливый белый человек. На ней поставили надгробный камень с простою надписью, как того пожелал сам траппер. Мидлтон позволил себе единственную вольность — добавил слова: «Да не дерзнет ничья рука своевольно потревожить его прах».
ИСТОРИКО-ЛИТЕРАТУРНАЯ СПРАВКА
Еще до отъезда в Европу Купер начал работать над романом «Прерия», завершающим жизнеописание Натти Бампо. Роман был закончен в Париже и вышел в свет в апреле 1827 года в Лондоне, а в мае — в Филадельфии. Новый роман был прямым продолжением «Пионеров» и рассказывал о событиях, происшедших через десять лет после того, как Кожаный Чулок, предав земле тело своего старого друга Чингачгука и попрощавшись с Эдвардсом и Элизабет Эффингемами, ушел на Запад. Теперь, «отягченный годами, он уже не зверобой и не воин, он становится траппером, то есть звероловом, каких немало на Великом Западе. Стук топора прогнал его из любимых лесов, и в безнадежной покорности судьбе он ищет прибежища на голой равнине, протянувшейся до Скалистых гор».
Случай сталкивает Натти с семейством скваттера Ишмаэла Буша, двинувшимся на Запад в поисках новых земель. Не признающие никаких законов, не слышащие голоса совести Ишмаэл Буш и его сыновья думают только об одном — как бы захватить земли получше да разбогатеть. Ради этой цели они не брезгают никакими средствами.
Натти Бампо не сразу разгадывает хищную сущность Ишмаэла. Он попадает не в одну передрягу, прежде чем находит безопасное место среди солдат капитана Дункана Ункаса Мидлтона, оказавшегося внуком старых знакомцев Натти — майора Хейворда и Алисы («Последний из могикан»).
Среди друзей Натти — славный индейский воин по имени Твердое Сердце. В одном из своих писем Купер подчеркивал, что он лично знал индейца, послужившего прообразом Твердого Сердца и что «он ни в коей мере не приукрасил ни его физические данные, ни его невозмутимое хладнокровие». В другом месте он отмечал, что его описание индейцев «немного поэтично, как и должно быть в романе, но в целом оно достаточно точно».
После всех приключений и злоключений своей долгой жизни Натти Бампо умирает среди друзей. Последние его слова обращены к капитану Мидлтону и индейцу Твердое Сердце, которые не покидают его до последней минуты. Натти умирает, «как жил, философом-отшельником, обладавшим лишь немногими недостатками, не знавшим пороков, честным и искренним, как сама природа».
Идеалист и романтик в своих помыслах, но реалист в повседневной жизни Натти Бампо — фигура трагическая. Он прекрасно понимает, что все, что ему дорого и мило, весь этот девственный мир природы разрушается его братьями по крови — белыми завоевателями континента. Даже в бескрайних прериях Великого Запада не может найти он убежища. И здесь его настигает хищническая хватка скваттера Ишмаэла Буша. Натти некуда больше податься, ему нет места на этой земле, и он покидает ее. В памяти читателей навсегда остается образ этого правдолюбца, он сродни другому великому герою— рыцарю печального образа, хитроумному идальго Дон Кихоту Ламанчскому.
Натти Бампо олицетворял собой Америку, уходящую в прошлое, ее лучшую, благороднейшую, думающую часть. Эта Америка уходит под натиском нового, которое в романе представлено Ишмаэлом Бушем и его семейством. Это совершенно другие люди — чуждые страха и совести, завоеватели новых краев ружьем и топором. Именно они и подобные им завоевывали Великий Запад, не гнушаясь никакими средствами, не останавливаясь ни перед насилием, ни перед убийством своего ближнего.
Описав Буша и его методы, Купер создал роман нравов, приоткрыв завесу над еще недалеким неприглядным прошлым своего народа. В этом смысле «Прерия» — роман не только остро приключенческий, но и социальный. Все три романа о Натти Бампо, по мнению их автора, представляли вместе «серию романов, описывающих американскую жизнь... Герой одного является героем всех, только в совершенно различных ситуациях. Так что разведчик из «Могикан» становится охотником в «Пионерах» и траппером в «Прерии». Купер высказывал пожелание издать все три романа в одном оформлении под каким-нибудь «общим заглавием». Он полагал, что тема этих романов уже исчерпала себя, и не собирался больше к ней возвращаться. Как оказалось, тема была далеко не исчерпана, и Купер еще создаст два романа о жизни Натти Бампо, но случится это через тринадцать лет.
«Прерия» большого успеха в Америке не имела. Издатель Генри Ч. Кери сообщал писателю из Филадельфии, что роман вообще провалился. Однако в Европе роман оценивался весьма высоко. Французский перевод романа дошел до России, и первые положительные рецензии на него появились в русской печати уже в 1827 году.
На русском языке «Прерия» была впервые опубликована в 1829 году, а затем издавалась неоднократно.