Они стояли лицом к лицу, не двигаясь, и она, глядя в это лицо с отстрыми чертами под тенью капюшона, внезапно почувствовала, что фантазия стала реальностью и они перенеслись во времена жизни Амброзиуса, где, скрываясь в тени от ужасающей руки церковной власти, рисковали пожертвовать всем ради любви.
Человек, стоявший перед ней, был настоятелем Церкви, могущественным и амбициозным; он рисковал всем, что составляло суть его жизни — более того, он рисковал самой этой жизнью, разговаривая с ней в таком тоне в эти несколько украденных для себя самого минут.
А она, чем рисковала она? Во времена Амброзиуса она была бы сожжена у позорного столба; в настоящее время она рисковала оказаться в неприятном и может быть даже опасном положении, став заложницей желаний неуравновешенного мужчины, которого она сознательно провоцировала. Может быть даже она рисковала расстаться с жизнью здесь, в стенах этого пустого здания; множество убийств совершалось мужчинами именно в таком состоянии, в котором сейчас находился Хью Пастон. Пан в своей самой животной ипостаси мог проявиться в любой момент и он придушил бы ее, если бы она встала у него на пути.
Мона старалась держать голову прямо, когда смотрела в серо-зеленые глаза Хью, который не сводил с нее неподвижного, непоколебимого взгляда. Но под влиянием этих одержимых глаз она непроизвольно соскользнула в эпоху Амброзиуса и нашла стоявшего перед ней монаха-вероотступника мужчиной куда более чарующим и притягательным, чем все те, кого она когда-либо знала.
Она с усилием вернула свое сознание обратно в настоящий момент, но монах-верооступнмк последовал за ней и она почувствовала, что безумно жаждет разжечь чувства в этом аспекте Хью, представленном Амброзиусом, и ощутить благодаря ему силу глубоких эмоциональных переживаний. Та ее часть, которая, как ей казалось, давно была мертва, начала пробуждаться снова.
Должно быть, это отразилось в ее глазах, ибо в этот момент лицо Хью странным образом изменилось. Затем он тоже вернул себя в настоящее время. Коротко усмехнувшись, он спрятал руки в широкие рукава, как это делали монахи, и отошел от нее еще чуть дальше.
— Не делай этого, Мона, — сказал он. — Лучше вернись в дом и подожди меня там.
— Ты не пойдешь со мной? — спросила она, вздрогнув, и страх охватил ее при мысли о том, что могло произойти с Хью в этом пустом здании, где он бродил в одиночестве, словно призрак.
Он покачал головой.
— Нет, я переживаю самый настоящий катарсис, если ты знаешь, что это такое. Ты же читала книги по психоанализу, правда, Мона? Так вот, я отыгрываю свои комплексы. Оставь меня. Все будет в порядке. Не беспокойся. Тебе не о чем волноваться.
Мона вышла из здания и он закрыл за ней дверь. Она знала, что должна оставить его в одиночестве. Это было лучшее, что можно было сделать — и все же следовать его указанию и не беспокоиться было выше ее сил. То, что переживал Хью, действительно могло быть настоящим катарсисом — очищением души; вот только этот процесс оказывал серьезное воздействие на целостность личности и она слышала от Джелкса о многих неудачных случаях в психоанализе, которые никогда не упоминались в книгах. В таких случаях личность иногда распадалась на части и результатом этого становилось признание человека сумасшедшим.
Глава 24.
По истертым ступеням извилистой каменной лестницы Хью поднялся наверх и оказался в часовне под крышей. Из мебели здесь был только гластонберийский стул, шкаф в стене и сундук. Именно такую мебель мог иметь в своем распоряжении Амброзиус, за исключением, разве что, лежащего здесь тростникового коврика, который мог бы защитить его ноги от холода каменного пола — тот был роскошью, которую он едва ли мог себе позволить. Хью плюхнулся на гластонберийский стул, положил руки на подлокотники, еще сильнее натянул капюшон на голову и стал размышлять.
Он не имел привычки к долгим размышлениям, ведь для современного западного общества это было почти утраченным искусством, однако он перенял пару секретов этого ремесла у Джелкса и поскольку предмет, над которым он намеревался поразмышлять, был его всепоглощающим интересом, у него не возникло проблем с тем, чтобы полностью сосредоточить на нем свой разум, что в обычных обстоятельствах было способностью, которая приобреталась медленно и с большим трудом.
Он хотел постичь смысл происходящего; более того, он чувствовал, что это было ему необходимо. Разрозненными обрывками приходило к нему осознание на протяжении нескольких недель с момента смерти его жены и теперь он пытался сложить их вместе. Только так он мог бы заново воссоздать здание своей жизни на его прогнившем фундаменте. От Джелкса он узнал о способе просмотра событий в обратном порядке — о том, как мысленно следовать за проблемой от нынешнего момента до источника ее возникновения, шаг за шагом, вместо того чтобы начинать с воображаемой причины и пытаться понять, какое у нее может быть следствие. Пока он мысленно просматривал в обратном порядке всю свою жизнь, он снова и снова поражался тому, каким странным образом повторялись в ней одни и те же события, принимавшие при этом разные формы. Его дед и Джелкс были людьми одного типажа; его мать и его жена; его старая шотландская нянюшка и миссис Макинтош — одна лишь Мона была уникальной частью его жизненного опыта и он никогда не встречал раньше никого, похожего на нее — и тут он вспомнил о вспышке внезапного воспоминания, настигшего Амброзиуса, которого преследовала похожая на нее суккуба.