И, будучи самим собой, Никий прибег к тактике, которую он с такими катастрофическими последствиями уже применял ранее. Он умолял сообщить народу, что для исполнения своей миссии нуждается в двукратно большем количестве кораблей и воинов, ему нужны все наличные деньги Аттики и империи, а также коллеге (а лучше два), которые могли бы помочь ему с командованием — а еще нельзя ли ему вернуться домой, ибо почечные колики делают выполнение возложенной на него миссии невозможной. Он осознает, что если запрошенные силы будут отправлены, то Афины опустеют, лишатся всех плавательных средств крупнее рыбачьей лодки и обанкротятся; но если Афины хотят получить Сицилию, то такова ее цена.
О, мой любимый город! Ты выслушал послание Никия, произнес несколько речей, отчеканил несколько удачных фраз и выдал все, чтобы было запрошено, кроме разрешения Никию вернуться домой. Думаю, только после этого я полностью осознал масштабы твоей мощи, изобилие кораблей и мужей и твою непроходимую тупость. Организация экспедиции, подобной первой, сейчас не под силу ни единому городу и ни одной конфедерации городов; но собрать второй флот еще больше первого и отправить его вослед по одному только слову идиота — акт такого величественного безумия, что ни у кого не повернется язык упрекнуть тебя. Он превосходит даже баснословное сумасшествие персов. И чтобы довести эту войну до конца, до последней капли крови, во главе этого флота ты поставил блистательного Демосфена, способнейшего из твоих стратегов, а ним отправил Эвполида, сына Эвхора, из демы Паллена, и еще пять тысяч мужей.
♦
— Бога ради, женщина, перестань суетиться, — сказал я Федре, собираясь в Пирей, — и пожалуйста, не беспокойся. Не успеешь оглянуться, как мы вернемся.
— Ты твердишь — не беспокойся, не беспокойся, — сказала она, привязывая мешок с продуктами к моему щиту, — я совершенно не беспокоюсь. Если кто тут и беспокоится, так это ты. Ты уверен, что ничего не забыл?
— Разумеется, я ничего не забыл.
— Запасные одеяла?
— Взял.
— Чистая туника?
— Взял.
— Нитки и иголку?
— Взял.
— Запасной подшлемник?
— Ох, будь я проклят, нет! Так и знал, что что-нибудь да забуду.
Она триумфально ухмыльнулась.
— Я запаковала его вместе с едой. Он будет сильно вонять сыром, но это ничего.
— Стерва, — сказал я. — Ты сделала это специально.
Я выглянул за дверь. Небо начало розоветь, скоро рассветет.
— Гектор, отправляясь на битву, не называл свою жену стервой, — сказала Федра.
— Но Андромаха была любящей, красивой и доброй женой, — сказал я. — А ты стерва.
— А, ну тогда ладно, — сказала она.
Я нахмурился.
— Ты что ли не хочешь оставить за собой последнее слово, Федра? — спросил я. — Это на тебя не похоже.
Она улыбнулась.
— Скажу его, когда вернешься, — сказала она. — Стану тут придумывать оскорбления, как раз будет чем занять время. Ох, Эвполид, в доспехах ты выглядишь дурак дураком.
— Я и чувствую себя дураком, — сказал я, покачав плюмажем. — Тот, кто придумал воткнуть пучок конского волоса в шлем, должен бы за это ответить. Добра тебе.
— Спасибо, — сказала она. — К твоему возвращению столько зла накоплю. Ты же вернешься, правда?
— Я отвечу — да, и ты тут же скажешь — жалко?
— Точно, — она поцеловала меня и натянула мне шлем на нос. — А теперь иди, а то опоздаешь, и я познаю позор жены единственного человека, который не успел на корабль.
Она вытолкала меня за дверь и захлопнула ее, а я пошел прочь так быстро, как мог, и не оборачивался.
По пути в Пирей я столкнулся с Калликратом — в буквальном смысле, поскольку шлем все время сползал на глаза, и я то и дело слеп. Несколько мгновений я не узнавал человека в доспехах, на полу плаща которого я только что наступил; но едва он обругал меня неуклюжим идиотом, я признал голос.