Я думаю, что Демосфен замышлял обрушится на сиракузские лагеря без предупреждения и перерезать всех прямо в постелях. Это была неплохая идея, сработай она, как задумывалось, но, к несчастью, для этого она требовала присутствия сиракузцев в их лагерях; сиракузцы, однако, уже успели их покинуть, чтобы отправиться на наши поиски. В этом они тоже не преуспели. Мы, со своей стороны, без проблем нашли первый сиракузский лагерь и в идеальном порядке, сплоченными рядами атаковали его — только чтобы обнаружить, что он совершенно пуст. Разумеется, для меня эта ситуация была далеко не новой — я много раз заявлялся на пиры уже после их окончания, и потому сейчас испытывал привычное легкое разочарование; было совершенно ясно, что мы все встретимся позже в каком-нибудь другом месте. Но Демосфен оказался совершенно сбит с толку и мы на некоторое время засели в лагере.
Полагаю, что сиракузцы в конце концов устали нас разыскивать, обвинили выживших защитников форта в фантазерстве и отправились по койкам. К этому моменту Демосфен решил оставить лагерь и еще раз попытаться найти противника — в итоге два войска столкнулись прямо в воротах. Мы атаковали — кого именно мы атаковали, я точно не знаю — и встретили на удивление слабое сопротивление. Оказалось, что мы промахнулись мимо противника; и пока мы разворачивались, атаковали уже сиракузцы. К несчастью для них, они не знали пароля, и поэтому мы смогли идентифицировать толпу тяжеловооруженных мужчин, бегущих на нас, кидая дротики, как противника, и отбить атаку. Разумеется, говоря «мы», я выражаюсь обобщенно: достославный Эвполид был зажат в середине отряда и едва представлял, что происходит. Очень скоро я перепугался до смерти, ибо отовсюду доносились крики раненых, а я никогда не слышал ничего подобного. Если не считать самосского опыта (а это был опыт совсем другого сорта), я ничего не знал о том, какова настоящая, взрослая битва, и только теперь сообразил, что вокруг меня огромное количество народу рискует получить серьезные увечья. Я вспомнил об одном ужасном случае — люди сносили дом и несколько кирпичей полетело в толпу прохожих; одному из них угодило по голове и они кричал страшным голосом, пока его не унесли. Несколько дней его крики преследовали меня повсюду. Я нашел опыт пехотного сражения не менее отталкивающим, и когда враг отступил, я трясся с ног до головы. Особенно мне запомнился человек с отрубленной рукой — ее отсек случайно один из наших же, что, конечно, не добавляло случившемуся приятности — и чувство нереальности происходящего. Он выглядел так странно без кисти в том месте на руке, где должна быть кисть, он рыдал и кричал, что это не могло с ним произойти, потому что у него земля, а помочь с ней некому. Мне хотелось объяснить ему, что теперь ему придется управляться с землей как истинному мастеру, одно рукой; я рад, что не сказал этого, но молчание далось ценой огромных усилий. Думаю, ужас трансформировался в желание шутить — нормальная для меня реакция на испуг. Разумеется, юмором такого рода больше всех прославились спартанцы (и они в этом деле далеко превосходят меня), и все считают это признаком их исключительной храбрости — дескать, они способны отвешивать шутки и прибаутки в минуты смертельной опасности. Думаю, это признак обратного, но не стану настаивать.
Так вот, как только сиракузцы отступили — им досталось сильнее нашего — мы собрались с духом и пустились за ними в погоню. Офицеры выкрикивали приказы, надо полагать, это были очень дельные, разумные и конструктивные приказы, но только я ни слова не мог разобрать через подшлемник, как, полагаю, и все остальные. Кроме того, мы не могли разглядеть никаких сигналов, и не видели другие наши отряды, не говоря уж о противнике, и потому действовали единственным доступным нам образом: каждый следовал за идущим перед ним. В результате, надо думать, передние ряды двигались куда-то вперед просто потому, что их подпирали задние, и очень скоро у всех в отряде зародилось ужасное подозрение, что никто не знает, где мы находимся и что должны делать. Мы ломили вперед, выкрикивая во весь голос пароль; думаю, сиракузцы смогли уразуметь значение этих криков, издаваемых безо всякой уверенности всем победоносным афинским войском, поскольку они тоже начали со всех сторон орать «Победа!». Услышав наш клич, доносящийся из темноты, мы радостно повернули в ту сторону, чтобы встретить потерянных соратников, и маленькие, но яростные группы врагов набросились на нас с фланга и тыла, сильно нас стеснив. С этого момента крик «Победа!» превратился в убедительное доказательство враждебных намерений кричащего, и мы стали реагировать на него соответственно. В результате произошла яростная схватка между афинянами и афинянами, в которой в конце концов победили афиняне.