Кроме меня единственным, кто не поддался панике, был небольшого роста толстячок, который сидел у костра и неторопливо поглощал маленькую колбаску. Его спокойствие и колбаска не могли не привлечь моего внимания, и я подошел к костру и уселся на шлем рядом с ним. Он взглянул на меня и вернулся к еде, и некоторое время мы оба молчали.
— Ты, кажется, не встревожен, — сказал я наконец.
— Я и не встревожен, — ответил он с полным ртом.
— Зато все остальные еще как.
— Ты тоже нет.
— Правильно, но я-то мертв.
— Ну, это правильно. Со всеми тревогами для тебя покончено.
Он говорил с акцентом жителей холмов, и я спросил его, где он живет.
— Здесь, — сказал он.
— Нет, где ты жил до этого? — спросил я.
— Забыл, — ответил он. — Это было так давно, — он проглотил хрящ, — что я просто не помню.
— Сколько же ты здесь пробыл?
— Очень долго.
— Вкусная колбаска?
— Была бы еще вкуснее с толикой меда. У тебя нет меда?
— Нет.
У него были очень крупные руки и запястья, и я предположил, что когда-то он был кузнецом. Он говорил, не глядя на меня — характерная примета профессии.
— Стало быть, ты не встревожен, — сказал я.
— Нет.
— А почему нет?
— А ничего не произойдет, — ответил он.
— Почему ты так думаешь? — спросил я. — Враги заблокировали гавань. Это значит, что они не позволят нам уйти. Они собираются перебить нас всех до последнего.
— У них не получится, — сказал он.
— Я бы не утверждал так уверенно.
— Они не смогу убить всех, — сказал он. — Одному или двум всегда удается сбежать. Я слышал, при Фермопилах уцелели двое.
— И ты полагаешь, что будешь одним из них.
— Верно.
— А почему ты?
— А почему нет?
— В самом деле — почему бы и нет? Предлагаю луковицу за кусок этой колбаски.
— Не люблю лук. Никогда не любил. Там, где я жил, только лук и растет.
— Где ты жил до того, как поселился здесь?
— Точно.
Я наклонился и подбросил в огонь небольшое полешко. Повсюду вокруг нас афинская армия вгоняла себя в панический ступор.
— Я когда-то писал пьесы, — сказал я. — Для фестивалей.
— Комедии или трагедии?
— Комедии.
Он снова взглянул на меня, энергично жуя.
— Мне когда-то нравились комедии, — сказал он. — На трагедии особо и не ходил. Какой смысл в печальных историях? Только настроение себе портить. Я-то всегда ищу во всем светлую сторону.
— Я заметил.
— Кто мне больше всех нравился, — сказал он, — так это Эвполид. Забавный был тип. Мне он нравился.
— Правда?
— Он уже мертв, конечно.
— Конечно, — я улыбнулся.
Кузнец вернулся к поеданию колбаски.
— А ты тоже мертв? — спросил я.
— Не говори ерунды, — ответил он. — Я что, похож на мертвеца?
— Просто поинтересовался.
— Ничто в этом мире, — продолжал он, — не в силах меня убить.
— Правда?
— Вообще ничто.
— У меня тоже иногда бывает такое чувство.
— Я не чувствую, сынок, — сказал он твердо, — я знаю.
— Это, должно быть, утешительное знание.
От оторвал крохотный кусочек колбасы и предложил мне.
— Хочешь узнать, откуда я знаю?
— Если хочешь рассказать, — я бросил колбаску в рот и стал жевать. Она была определенно самодельная и приготовлена, видимо, из баклана.
— Когда я был маленький, — сказал кузнец, — вся моя семья утонула вместе с кораблем. Но не я — я доплыл до берега. Это странно, потому что я не умею плавать. Я пошел в ученики к кузнецу, да только его убили грабители, вместе с женой и сыновьями. Но не меня. Я спрятался за наковальней и меня не заметили. Так я стал кузнецом со своей собственной кузней и клочком земли. Только-только я женился и завел семью, как пришла чума и убила их всех, кроме меня. Что ж, это был удар, но я не привык жаловаться — я продолжал работать, от жены мне осталось еще немного земли, и в общем я был доволен жизнью, но вот соседи не хотели иметь со мной никаких дел. Они говори, что я приношу несчастье — какая чушь. Я, должно быть, удачливейший человек на земле.
А потом меня призвали на войну, посадили на корабль, и когда этот корабль утонул, я оказался единственным выжившим. Я выбрался на берег и прибился к одному отряду, и что же? — всех их убили враги, только не спрашивай, что это были за враги, потому что я не помню. В общем, остался я один и стал гадать, что приготовила для меня Смерть — и тут меня берут в плен и тащат на рынок рабов, где меня покупает финикиец и грузит на корабль. Но я не волновался. Я знал, что этот корабль налетит на скалы, и выживу я один — так оно и вышло. Смеешься? Я сам чуть живот не надорвал. В общем, я вернулся в Афины и стал жить как прежде, дела мои пошли в гору, я стал тяжелым пехотинцем и все такое. Когда старина Демосфен начал собирать флот, он послал за всеми кузнецами, каких удалось найти, и меня тоже забрали, хотя я уже слишком стар для службы — и вот я здесь. Говорю тебе, сынок, я не напрашивался. Мне нисколько не улыбается остаться в живых одному из всех этих вот.