Кстати, ничего знакомого не заметили? А должны бы! Эта сцена была дословно воспроизведена моим дорогим другом Аристофаном, сыном Филиппа, в собственноручно им написанной и самой успешной из его пьес — в «Лягушках» заодно с безбожно перевранными остротами (в основном моими) насчет того, кто поедет верхом, которые он подает, разварив и покрошив, в виде диалога Диониса и Ксанфия. Наш прекрасный греческий язык содержит множество синонимов для выражения «вороватый засранец», но ни один из не кажется подходящим для описания глубины падения этого человека, поэтому я просто сообщаю вам факты, а вы вольны самостоятельно подобрать сообразные им эпитеты.
Когда хохот смолк и тех, кто совершенно обессилел, увели по домам, чтобы успокоить горячим вином и холодной водой, я повернулся к кузнецу и сказал: ну?
Он подумал минуту и ответил:
— Я лично предпочел бы что-нибудь из Эврипида, но, наверное, и так пойдет.
Неблагодарна доля комедиографа.
Мы, похоже, по-настоящему покорили публику, потому что между сицилийскими крестьянами — которые в обычных условиях не поделились бы даже перхотью с воротника — разгорелся спор, кто приютит нас на ночь, кто нас накормит, задаст корм коню, обеспечит нас в дорогу припасами и даже — невероятно! — деньгами. Аристофан напился до бессознательного состояния и приставал к дочери хозяина, так что в конце концов его едва не убили; я, в свою очередь, так вымотался, что мог только есть, благодарно улыбаясь, а потом уснул. Определенно, я слишком устал, чтобы бояться — каменоломни там или не каменоломни.
Перед тем, как я провалился в сон, ко мне подошел наш хозяин. Живописав в деталях, что с нами случится, если Аристофан еще раз хотя бы пальцем тронет его дочь, он рассказал, что один из соседей как раз вернулся с Элоринской дороги, и ехал он мимо некоего поместья с большим садом. Он задержался, чтобы спросить, что здесь произошло, и услышал, что произошла великая битва между афинянами и сиракузцами. Ну то есть не совсем битва, сказали ему. Около двадцати тысяч афинян укрылись в саду, но только шесть тысяч покинули его своим ходом; и эти шесть тысяч были тут же закованы в цепи вместе со своим стратегом Демосфеном, и скоро их погонят в каменоломни, где Демосфену отрубят голову, а остальные будут ждать смерти или продажи. Деньгами, отобранными у этих людей, наполнили четыре щита. Затем сиракузская армия отправилась разбираться с другим афинским войском, которым командовал знаменитый Никий.
Я гадал, что случилось с Ясоном из Холлиды, жив ли он. Если да, то ему не удалось сберечь мои деньги. Потом я подумал о предсмертных словах Калликрата.
— Почему они перестали стрелять и взяли их в плен? — спросил я. — Что сказали твоему соседу?
— У них кончились стрелы, — ответил хозяин. — Иначе бы они убили всех. Добрых снов.
СЕМЬ
Рано поутру мы отправились дальше. Аристофан заявил, что поскольку у него похмелье и он страдает, то ему и ехать верхом, но я убедил его, что это плохая идея, пнув в голову. Мой довод вроде бы вполне его удовлетворил, ибо более часа он не возвращался к этому вопросу.
По словам хозяина, чтобы не попадаться никому на глаза, нам следовало двигаться по склонам гор примерно половину пути — мы, собственно, именно так и поступали до сих пор — так мы проскочим между крестьянами на полях и пастухами на вершинах; еще он сказал, что пока мы не приближаемся к Акрам, мы будем более или менее в безопасности. Учитывая поведение Аристофана по отношению к его дочери, я не мог решить, следует ли принимать его советы за чистую монету, но альтернативы все равно не было. Он сказал, что до Катаны мы доберемся за три дня или даже меньше, если не заблудимся. Нас снабдили провиантом в количестве, более чем достаточном на три дня, и дали больше двадцати статеров мелкой монетой — в основном сиракузскими аретузами, которые ходили по всей Сицилии. Наша удачливость начала меня беспокоить — если не считать лекции о каменоломной промышленности, дела наши до сих пор шли подозрительно хорошо.