Эти страхи совсем одолели меня к полудню — настолько, что я поделился ими с Аристофаном. Не следовало бы этого делать.
— Это у тебя все хорошо, — сказал он. — Это же ты едешь верхом.
Я ответил какой-то грубостью, связанной с лошадьми, и снова погрузился в свои опасения. Они, возможно, обладали некоей профилактической силой, потому что в тот день нам удалось покрыть довольно большое расстояние, не угодив ни в какие неприятности. Мы нашли небольшую ложбину на склоне горы, чтобы переночевать, и пока Аристофан стаскивал сандалии, отчитываясь попутно о состоянии своих ног, я распаковал седельные сумки, стреножил коня и лег спать.
Едва проснувшись, я понял — что-то не так.
— Аристофан, — сказал я. — Где лошадь?
— Не знаю, — сказал сын Филиппа. — Она давно исчезла. Можешь попробовать отыскать ее, но я очень сильно сомневаюсь, что у тебя получится. Должно быть, вернулась назад в деревню. Думаю, ей там понравилось.
Я нахмурился.
— И как ей это удалось, если я лично стреножил ее прошлым вечером?
— Очень просто, — ответил Аристофан. — Где-то за час до рассвета я сам ее распутал.
— Зачем?
Аристофан пожал плечами.
— Затем, что собирался сесть на нее и поехать вперед. Меня уже тошнит от ходьбы. Но я споткнулся обо что-то в темноте, упал и она убежала. Я хотел тебя разбудить, чтобы попробовать ее поймать, но ты так мирно спал, что я не решился.
— Ну что ж, это охренеть как замечательно, — сказал я. — Теперь никому из нас верхом не ездить.
— Это я и называю демократией в действии, — сказал Аристофан. — Если я не могу ехать верхом, то и ты не поедешь.
Я швырнул в него камнем, но промахнулся.
Лошади, из-за которой мы ссорились накануне, больше не было с нами, поэтому мы стали спорить, кому что нести. Если вам довелось посмотреть или прочитать «Лягушек», то вы уже знаете, как протекал этот спор, поскольку Аристофан украл и его, и потому нет смысла приводить его здесь.
Мы прошагали примерно три часа, когда Аристофан начал жаловаться на лихорадку. Я решил, что это еще одна вариация на тему багажа и не обратил внимания; но он так настойчиво ныл, что в конце концов я присмотрелся к нему повнимательнее и заметил тревожные симптомы. Это было последнее, в чем мы нуждались, и признаюсь честно, что я сорвался и наорал на него, хотя даже Аристофан не смог бы намеренно подхватить лихорадку просто чтобы мне досадить (по крайней мере, на Сицилии). Он не переставал спрашивать, что я собираюсь с этим делать, пока я честно не ответил, что не могу с этим поделать абсолютно ничего, кроме как держаться от него подальше, чтобы не заразиться самому. Он страшно оскорбился, и чтобы как-то его успокоить, я позволил ему пересказать сюжет пьесы, оставленной им в руках постановщика, которому были даны указания изменить ударные эпизоды в том случае, если они устареют к моменту представления. Пьеса, настаивал он, является вершиной его творчества (вершиной являлась каждая из его пьес), но на мой взгляд, это была какая-то чепуха — что-то насчет города в небесах и осажденных в нем богов. Я, однако, воздержался от комментариев, потому что ему с каждым часом становилось все хуже и он принялся бредить. Он трепался и трепался, забывая собственные слова и возвращаясь к одному и тому же снова и снова, и бы со всей охотой оглушил его камнем, чтобы ненадолго его заткнуть. В конце концов не осталось другого выбора, кроме как дать ему отдохнуть.
Когда он немного отошел, я налил ему воды в чашку (вода у нас практически кончилась, и по пути не попалось ни одного ручья или пруда). Он выпил ее одним махом, половину пролив. Я налил еще.
— Аристофан, — сказал я. — Полагаю, рано или поздно — ибо очевидно, что до Катаны тебе не добраться, а погибать обоим нам смысла нет — ты предложишь мне оставить тебя и дальше идти в одиночку.
— Пошел ты, — ответил он. — Только попробуй дать мне умереть и я тебя убью.
— Я так и думал, что ты это скажешь, — ответил я. — Это цитата из твоей пьесы. В таком случае у нас есть два варианта. Я понятия не имею, как лечить лихорадку. Поэтому мы должны либо продолжить путь, чтобы добраться до Катаны, пока ты еще не совсем безнадежен, либо остаться здесь в надежде, что болезнь пройдет сама собой. Что ты скажешь?
— Я скажу, что ты законченный ублюдок, — заявил Аристофан твердо. — Просто доставь меня в Катану, неужели это так трудно?
— Значит, ты предпочитаешь идти дальше?
— Нет, — ответил он твердо. — Выведи меня из этих богов забытым холмов и спрячь. Если я умру, мои наследники отсудят у тебя все до последнего обола.