Старик, казалось, претерпевал адские муки. Он слышал голоса монеток, зовущие овладеть ими и окружить их заботой, но ни осла, ни возможности заполучить осла в свое распоряжение у него не было. Он посмотрел на меня так жалобно, что я пожалел, что вообще затронул эту тему. Затем откуда-то из-за ушей на его лицо наползла улыбка, обнаружившая полное отсутствие зубов.
— Да без проблем, — сказал он. — Жди тут, никуда не уходи.
Он выбрался из хижины и исчез, оставив меня в некотором недоумении. Через некоторое время я присел рядом с Аристофаном и внимательно его оглядел. Он обильно потел и непрерывно дергался. Хотелось облить его водой и вообще как-то помочь, но я не решился. Что бы там не намешал старик, средство, кажется, начало действовать.
Должно быть, я уснул — я сильно устал — потому что очнулся от толчка, которым наградил меня старик. Сперва я не мог вспомнить, где мы и что происходит.
— Я добыл тебе мула, — сказал он. — Иди и посмотри на него.
Я кое-как собрался и последовал за ним наружу. К сухому фиговому дереву было привязано самое жалкое существо, какое можно найти за пределами серебряных рудников. С первого взгляда было ясно, что все ребра у него на месте, но этим его стати и ограничивались.
— Мул моего соседа, — гордо сказал старик. — Я его только что купил. Он твой за четыре статера.
Я расхохотался — не из торгашеской хитрости, но искренне. Старик насупился и сказал: ладно, два статера. Хихикая, я выудил из кошелька два статера и протянул их ему. Едва монеты коснулись его ладони, он стал похож на Прометея, получившего огонь с небес.
— Погоди-ка, —сказал я. — Если у тебя не было денег, то как ты его купил?
— Мы тут не за деньги торгуем, — произнес он мрачно. — Деньги — это про запас. Я дал ему две мотыги и мешок фиг.
— Он тебя ограбил.
— Это отличный мул, — сказал он уверенно. — Он может идти целый день, а кормить его особо не надо. Я его с рождения знаю, бедолагу.
— Сходи-ка лучше взгляни на моего друга, — сказал я. — Ему нехорошо.
Старик захихикал, и на мгновение меня охватило ужасное подозрение. Но когда мы вернулись в хижину, Аристофан мирно спал.
— Древнее лекарство никогда не подводит. Даже на греков действует, — добавил старик в изумлении. — Но я подумал, что в греках вообще больше зла, и положил всего с горкой.
— Значит, он поправится?
— Очень скоро поправится, — сказал старик с гордостью. — Имей в виду, если б ты его ко мне не принес, он бы сдох у тебя на спине.
Я мрачно кивнул и вручил ему аретузу в четыре статера. Он принял ее, как мать берет дитя из рук акушерки, уселся на кувшин у треножника и некоторое время с ней игрался, втирая в монету жир с волос, пока она не заблестела.
Меня вроде как должно было бы клонить в сон, но почему-то не клонило, а старик не выказывал никаких признаков усталости. И вообще для такой развалины он был на диво бодр. Насладившись созерцанием профиля госпожи Аретузы, он повернулся ко мне и сказал:
— Так ты, значит, солдатик, пацан?
— В некотором роде, — сказал я; довольно давно меня никто не называл пацаном.
— Афинянин, говоришь?
— Верно.
— Афины — это где-то в Греции, так?
— Да.
Он пожал плечами в знак того, что поздно по этому поводу переживать.
— И с кем же мы воевали?
— С нами.
— Чего?
— Вы воевали с нами. Сиракузцы воевали с афинянами.
Он посмотрел на меня, как на безумца.
— Афиняне воевали с сирказузцами?
— Да. Я думал, ты знаешь.
— До нас тут новости редко доходят, — сказал он, и было ясно, что они не доходят почти никогда. — А почему?
— Почему что?
— Почему афиняне воевали с сиракузцами?
— Такое у них было настроение.
Объяснение вроде бы его удовлетворило, поскольку он вернулся к изучение монеты. Мне захотелось есть, я развязал мешок и отсыпал к чашку немного муки.
— Вода найдется? — спросил я, со значением поглядывая на три четверти полный кувшин на полу.
— Нет, — ответил он.
— Дашь воды, получишь муки.
Он протянул мне кувшин и деревянную чашу. Я отсыпал в нее чуть-чуть муки.
— А ему? — спросил я, кивнув в сторону Аристофана.
— Утром, — старик разводил себе болтушку. — Мед есть?
— Меда нет, есть луковица.
— Луковица! — его лицо выражало изумление: полноте, да есть ли предел моей способности извлекать на свет все новые и новые предметы роскоши? Я разрезал луковицу пополам подобранным с полу маленьким ножом и бросил ему половину. Он поймал и вгрызся в нее, как в яблоко.
— Я растил лук, — сказал он. — Но года три назад он не пророс.
— Чего снова не посеял?