— Ты что, рехнулся? — спросила она. — Да это же никто слушать не станет.
— Почему? — спросил Геродот.
— Ну как же, — терпеливо объяснила жена, — все это звучит так... так правдиво, если ты понимаешь, о чем я.
Геродот поразмыслил и понял, к чему она ведет. Он вернулся к работе, преисполненный мстительности. Он увеличил тщательно измеренные расстояния, удвоил численность персидских войск, которую он с таким усердием выяснял; он выбросил описание извлечения золотого песка при помощи сит и бегущей воды, заменив его нелепым рассказом о пигмеях и гигантских муравьях; он добавил совершенно новый раздел о Скифии, единственной части света, в которой он не был, и заявил, что он проехал ее из конца в конец и видел все ее воображаемые чудеса собственными глазами. В конце концов он поместил исходный вариант в храм Афины на тот случай, если Совету когда-нибудь понадобится точная информация о затронутых в нем событиях и областях, и выступил с публичным чтением обновленной версии — с огромным, разумеется, успехом.
Я, однако, просматриваю сейчас написанное мною и вижу, что предоставляю вам точное и довольно личное описание случившегося со мной на Сицилии, основываясь на том, кажется, предположении, что моих читателей заинтересует деяния одного не особенно значительного человека — и предположение это, конечно, крайне шаткое. Соответственно, я не оставил себе никаких иных вариантов, кроме как описать все дальнейшие события, включая встречу с Федрой, так правдиво, как это возможно по прошествии многих лет — или вернуться назад и переписать все с самого начала, засеяв рассказ прелестными описаниями экзотических мест и историями о богах и чудесах, как засеивают ячменем междурядья в виноградниках. Будь моя воля, так бы я и поступил, но утомительный Декситей, книготорговец, не далее как сегодня утром, когда я пришел на рынок за рыбой, в очередной раз проедал мне плешь требованиями предоставить законченную рукопись как можно скорее, и потому придется мне продолжать в том же духе; если дальнейший мой рассказ покажется вам слишком уж реалистичным, вините его, а не меня.
Итак, не успел я повесить меч на притолоку, как распахнулась дверь и появилась Федра. Я предположил, что это она; если бы, однако, я выступал свидетелем в суде и обвинитель спросил меня, абсолютно ли я в этом уверен, мне пришлось бы смягчить утверждение, поскольку в тот момент я просто не помнил, как она выглядит. Я увидел женщину среднего роста двадцати пяти - двадцати восьми лет от роду с распущенными волосами и неровно сросшейся челюстью. Глядя на нее, я не мог отыскать никаких воспоминаний, образов, ассоциаций, связанных с ней; ни любовь, ни ненависть, ничто не влекло меня к ней и ничто не отталкивало — меня охватило очень странное ощущение, что я могу как принять ее, так и отвергнуть, как подделку, словно она была одной из тех приблудившихся коз, которые попадаются время от времени в холмах и чью принадлежность невозможно установить. Если я сейчас приму ее — как будто второй раз женившись на ней — то буду связан с ней до конца жизни. Если же отвергну, то покончу с ней навсегда.
Я нерешителен и всегда таким был. Я предпочитаю вынужденные решения принятым свободно, по размышлению — это дает возможность винить богов, если решения оказываются неверными. Поэтому я не стал выбирать между двумя предоставленными мне вариантами: обнять ее или проигнорировать. Я стоял и ждал, что она скажет.
— Эвполид? — сказала она. — Это ты?
— Да.
— Что ты здесь делаешь?
— Я вернулся домой.
Никто из нас не двигался, и мне внезапно пришло в голову, что я понятия не имею, как долго меня не было. Может быть, меньше месяца, а может быть — два года. Понятия не имею. Я совершенно не представлял, какое сейчас время года — сев, жатва, сбор винограда — и сколько прошло с тех пор, как мы стояли в этой самой комнате и я был в своих дорогих доспехах, которые сейчас, наверное, продают с аукциона на какой-нибудь пыльной сицилийской площади.
— Ты вернулся домой? — спросила она. — Что случилось? Никто не говорил, что флот вернулся...
Тут она бросилась через комнату и обхватила меня руками, довольно неловко; так пылающий энтузиазмом дружелюбный пес прыгает вам на грудь, выбивая дух.
— Ох, ты вернулся, — сказала она, притягивая к себе мою голову и целуя меня. Против ожидания, этот поцелуй не разрешил моих сомнений; я все еще не мог понять, каким будет решение.
— Так что же случилось? — спросила она. — Ты дезертировал? Бьюсь об заклад, так и есть, ты, трус! Только завидев врага, ты сказал себе: с меня довольно, и бежал, пока не добежал до кораблей. И теперь все будут тыкать в меня пальцами и говорить: вот идет жена труса. Есть хочешь?