Когда вам наносит визит столь заметное лицо, вы не маринуете его на ступенях, особенно если на улицах есть люди, которые могут заметить его у ваших дверей. Не можете вы и отказаться выслушать его; отказавшись, вы рискуете узнать о себе множество самых неожиданных фактов — немного попозже.
— Эвполид, — сказал Демий, опуская на стол кубок и вытягивая ноги к огню, — кажется, ты знаешь Аристофана, сына Филиппа.
— Да, — сказал я.
— Ты ведь был с ним на Сицилии?
— Да.
— И я так слышал, — Демий удовлетворенно кивнул.
Он был небольшого роста; почему-то все великие доносчики — коротышки, Никарх, к примеру, был совсем мелкий. У Демия были широкие, покатые плечи, совершенно круглая голова, покрытая коротким волосом, и полностью отсутствовала шея. На указательном пальце левой руки он носил перстень с печаткой в виде льва, а туника его была испятнана вином. Мне он был безразличен, но сознаюсь — некоторые люди почему-то вызывают у меня иррациональную неприязнь.
— Так вот, — сказал Демий, — пока вы были на Сицилии, не говорил ли Аристофан чего-нибудь по поводу осквернения священных статуй?
— Нет, — ответил я чистосердечно, — ничего такого не припоминаю.
Демий наклонил голову набок.
— О чем же вы, в таком случае, разговаривали? — спросил он.
— Ну как, — ответил я, — мы обсуждали войну, и что нужно делать, чтобы держаться подальше от неприятеля, его пьесу, всякое такое.
— То есть ты относился к нему вполне дружелюбно?
Я почуял опасность и решил поостеречься.
— Я бы не сказал — дружелюбно, — ответил я после паузы, словно тщательно обдумав ответ. — Но и недружелюбным мое отношение не назовешь. Нам нужно было решать насущные задачи — как добраться до Катаны, например, и прочее в том же роде.
— Но, разумеется, — предположил Демий, — вы двое, пребывая в такой близости, деля ужасную нужду и опасности — разумеется, вы обсуждали и другие вещие?
— Вообще-то нет, не могу сказать, чтобы обсуждали.
— Понимаю, — сказал Демий, упираясь подбородком в кулак. — Видишь ли, я-то тебе верю, но другие могут и не поверить.
— Другие?
— Я говорю гипотетически. Другие. Разумные люди, если угодно. Они могут подумать, что в подобных обстоятельствах Аристофан мог сознаться в чем-то, что угнетало его, терзало его совесть — и сознаться единственному, кто был рядом.
— Они могут так подумать?
— А ты бы не подумал? И тут ты заявляешь: нет, Аристофан ничего мне не говорил. Что ж, они могут решить: эти люди друзья, они вместе прошли через муки, это естественно — и даже похвально — что одни из них покрывает второго. Что они способны сговориться между собой... нет, это не то слово. Не могу вспомнить, крутится на кончике языка...
— Составить заговор?
— Нет, не совсем заговор — но общую идею ты уловил. И тут эти гипотетические разумные люди придут в замешательство — они не смогут понять, кто кого покрывает? И если эти люди в этот гипотетический момент будут выполнять обязанности присяжных, они могут казнить вас обоих, просто на всякий случай. Они могут решить, что покрывать святотатца и предателя ничуть не лучше — с нравственной точки зрения — чем совершить эти преступления самому.
— Значит, так они подумают?
— Как ни печально, да.
— И насколько вероятно, что присяжные столкнуться с подобной дилеммой? — спросил я. — Скажем, в ближайшем будущем?
— Меня не спрашивай, — сказал Демий. — Где ты был накануне отплытия флота?
— Здесь, — сказал я. — Спроси мою жену.
— Она в принципе спит, твоя жена? Или она страдает хронической бессонницей?
— Она славится крепостью своего сна, да. А где ты был накануне отплытия флота?
— На Самосе, — ответил он без запинки, — обедал с афинским наместником и его свитой. Я расследовал контрабанду запрещенных товаров, а они мне помогали.
Я вспомнил тот суд.
— Отменное алиби! Тебе очень повезло, — сказал я.
— Алиби? — он пожал плечами. — Ты ведь знаешь, какое у нас отношение к людям, ставящим общее благо превыше своего? Не боюсь показаться нескромным, но я уверен, что вношу существенный вклад в сохранение нашей демократии.
— Без таких, как ты, — сказал я, — никакой демократии и не было бы.
— Именно. И еще, знаешь ли, я не очень тонкокожий человек, но иной раз люди одними лишь словами могут ранить очень больно.