Я спросил, чем могу служить, и он ответил, что скорее это он может услужить мне. Он определенно ликовал, что удалось ввернуть Фигуру Речи прямо с порога, как торговец, которому удается показать товар лицом. Он заявил, что всего лишь за пятьдесят драхм обучит меня искусству ответчика, которое позволит мне снискать единодушные симпатии присяжных.
Разумеется, меня крайне заинтересовало его предложение; я попросил ему присесть и спросил, не хочет ли он вина. Он сел, но от вина отказался, впечатлив меня до крайности — се человек, сохраняющий рассудок холодным! — и я спросил его, уверен ли он, что поможет мне выпутаться.
— Совершенно не сомневаюсь, — ответил он. — Провал немыслим, успех гарантирован.
Я спросил, знает ли он, в чем меня обвиняют. Он сказал, что вроде бы это как-то связано со статуями.
— И какой именно аспект дела придает тебе такую уверенность? — спросил я. — Сказать по правде, я понятия не имею, что будет говорить обвинитель.
— Такое знание не подспорье, а помеха, — сказал Питон. — Оно затуманивает ум, которой должен быть чист. Тебе следует не защищаться, но атаковать. Именно это я обычно рекомендую своим клиентам.
— И о чем же мне говорить в своей речи?
— Успешная речь, — сказал он, откинувшись в кресле и сложив руки домиком, — сочетает ясность, изящество, убедительность и страсть, утонченность и искренность. Рациональность и эмоциональность: эмоции, проникнутые рассудительностью. Виновный может настаивать на своей невиновности, невинный же сокрушается о вине. О вине обвинителя, например — не следует ли нам подумать об этом? Я слышал, что против тебя будет свидетельствовать Аристофан. Задай себе вот какой вопрос. Разве это не тот случай, когда обвинитель сам должен быть обвинен? Предположим, что нам удастся доказать причастность твоего противника к эскападе, в которой обвиняют тебя — разве не будет этого достаточно? Нет; нам затем следует обрисовать его в самых превосходных тонах, так сказать, чтобы присяжные собственными глазами узрели его бесстыдство. Так мы не только отразим его удар, но и лишим его щита — агнец возляжет со львом. Мы не можем полагаться целиком на такую перемену ролей, однако мы сразу освободим себя от бремени доказательств и заставим нашего противника вспахивать двойную борозду.
— А что насчет свидетелей? — спросил я.
— Свидетелей?
— Свидетелей.
Он оскорбился.
— Я, разумеется, предоставлю всех необходимых свидетелей.
— А, понимаю, — сказал я. — Ты имеешь в виду профессиональных свидетелей.
— Разумеется, — он нахмурился. — Скажи мне, — сказал он, наклоняясь вперед, — если у тебя сломается плуг, наймешь ли ты горшечника, чтобы починить его?
— Нет.
— Коновала?
— Нет.
— Оружейника, корзинщика, ткача?
— Нет.
— Ты наймешь столяра, не так ли?
— Скорее всего, да
— А если у тебя потечет крыша, ты обратишься к строителю, если прохудятся сандалии — ты пойдешь в лавку сапожника.
— Именно так.
— Ты обратишься к услугам профессионала, а не любителя.
— Полагаю, это мы установили, да.
— И хотя ты не готов вверить свою крышу кровельщику-любителю, сандалии — любителю-башмачнику, ты согласен на услуги любителя-свидетеля?
— Да, — ответил я. Он не ожидал такого ответа. — И знаешь, почему? — продолжал я.
— Почему?
— Потому что присяжные знают всех профессиональных свидетелей, — сказал я, — и ни в грош не ставят их свидетельства.
Он надулся.
— Все мои свидетели надежны.
— Спасибо, — сказал я, — ты невероятно красноречивый человек, это не подлежит сомнению, но я думаю, что управлюсь с собственным убийством самостоятельно.
— Ох, — он был крайне разочарован. — Ты совершаешь огромную ошибку.
— Питон, — сказал я, — очень любезно с твоей стороны предложить помощь, но твоя сфера — исключительно гражданские иски, вроде долгов и хулиганских выходок. Держись ее и пойдешь далеко.
Я оскорбил его, но что уж тут поделаешь.
— Что ж, в таком случае, — сказал он, — с сожалением отзываю свою предложение. С тебя пять драхм.
— Пять драхм?
— Да.
— За что?
— Мой дорогой друг, — сказал он, — ты же не думаешь, что я стал бы работать бесплатно? Несмотря на то, что ты отверг мои услуги, мы провели с тобой продолжительную консультацию. Ты же не будешь этого отрицать?
— Мне она доставила массу удовольствия, — ответил я, — но уж точно не на пять драхм.
— То есть ты отказываешься платить?
— Да.
— Ты еще вспомнишь об этом, — прошипел он и выбежал вон. Федра, которая слушала нашу беседу через открытую дверь, вошла и вернулась к своим делам.
— Он тебя не слишком впечатлил, как я понимаю, — сказала она.