♦
Примерно тогда же я в основном закончил то, что стало моей первой комедией, хотя она и не ставилась некоторое время, как вы в свое время услышите. На самом деле в период между ее окончанием и представлением архонту я переписал большинство острот и полностью переосмыслил двух персонажей, потому что политическая ситуация изменилась, и даже я не мог не попытаться спасти материал, так безнадежно устаревший. Ничто не портится так быстро, как шутки на злобу дня — разве что рыба — и если бы я не лишился волос в результате болезни, я бы вырвал их все, наблюдая в отчаянии, как меркнут мои замечательные остроты — только потому, что какому-то дураку-политику не удалось переизбраться.
Видите ли, в чем дело: я не могу позволить доброму материалу пропасть, а это серьезный недостаток для комедиографа. Думаю, корни проблемы кроются в самом начале моей карьеры драматурга — а именно, придумывании всяких штук на склоне Гимета среди коз. Придумав их, я затем должен был собрать их вместе, чтобы получилась пьеса — занятие примерно такое же осмысленное, как создание вазы из фрагментов шести разных ваз. Я знаю, мне не следовало этим заниматься. Настоящий поэт начинает с идеи или темы, и создает персонажей и ситуации, чтобы проиллюстрировать и драматизировать ее. А самоучки, вроде меня, первым делом создают забавную сценку — драку двух пирожников или Большую Речь — а то и одну-единственную остроту, вокруг которой и начинают возводить свою историю. Уверяю вас, я не единственный, кто действовал таким образом; я, по крайней мере, не повторял бесконечно сам за собой, как Аристофан.
Идеей этой моей первой пьесы была одна шуточка, и ее пришлось удалить задолго до завершения из-за утраты злободневности, и я даже не помню, в чем там была соль (и это говорит о том, что ничего особенно смешного в ней не было). Придумав эту шутку, я понял, кем будут два персонажа моей пьесы, а затем дело пошло само собой. Следующим моментом, над которым мне надо было подумать — это костюмы для хора, блистающие новизной и смелостью; если у вас есть такие костюмы, то приз вам практически гарантирован, независимо оттого, насколько ужасны ваши диалоги. Ничто не сравнится с напряжением, возникающим в театре, когда все зрители, как один человек, наклоняются вперед, чтобы разглядеть выходящий на сцену хор. Я слышал, что десять тысяч человек просто физически неспособны пребывать хоть какое-то время в абсолютной тишине, и полагаю, что это правда; но в этот критический момент публика в театре приближается к идеалу так близко, как это только возможно. После чего она либо взрывается безумными аплодисментами, либо начинает переговариваться — так или иначе, а напряжение разрешается.
Ну что ж, мой хор получился весьма оригинальным, если не сказать больше, потому что все его участники были одеты триремами. Чтобы ничем не выдать мой замысел, я назвал пьесу просто «Стратег» — я не сторонник школы мысли, которая настаивает на названиях, призванных разжечь аппетит зрителей, вроде «Четырехпалого верблюда» или «Двухголового сатира», поскольку пробуждает в публике сверхожидания, которые создатели костюмов не в силах удовлетворить.
Я начал с надежной вступительной сцены: два раба сидят на рассвете у дома хозяина, прислушиваясь к некоему странному шуму, доносящемуся изнутри. Едва ли это можно назвать оригинальным, но это лучшее начало пьесы, если только вы не собираетесь начать по-настоящему мощно, поскольку оно не обязывает вас ни к чему, а публика не получает никаких намеков на то, что последует дальше. В общем, эти рабы сидят, обмениваясь остротами о домашних проблемах видного государственного деятеля, а тем временем шум становится еще громче и еще непонятнее. Тонкость тут заключалась в том, чтобы исключительно точно рассчитать длительность этой сцены — как можно дольше, но без того, чтобы публика поняла, что ее единственное назначение — запудрить ей мозги (что было бы фатально). Наконец один из рабов краем глаза замечает публику и решает поделиться с ней секретом.
Их хозяин, говорит он (в точности как бесчисленные комедийные рабы до него) — псих. Полный, законченный псих. Какого сорта псих? Ну, он забрал себе в голову, что можно разом закончить войну и обеспечить граждан до конца времен, не говоря уж том, чтобы остаться стратегом пожизненно. Он намерен собрать флот и отплыть на Олимп, чтобы превратить Богов в союзников. Поскольку афинский флот никогда не терпел поражения, а оракул только что сказал, что никогда и не потерпит, даже сами Боги не смогут его остановить. Затем он конфискует зевесов перун, разнесет Спарту, сотрет с лица земли Царя царей, а сам станет Царем Небес с гражданами Афин в качестве нового пантеона. Тут следует краткое перечисление публичных фигур того времени и кто какого бога заменит, которое на тот момент звучало, наверное, довольно забавно, но сегодня совершенно бессмысленно для вас и ничего не значит для меня.