— Я понимаю, о чем ты, Эврипид, — сказал он, без зазрения совести пользуясь тем, что его оппонент зашелся в кашле. — Но не вполне уверен, что именно ты понимаешь, говоря «обращаться».
— Ну...
— Я полагаю, — беззаботно продолжал Сократ, — что ты не имеешь в виду, что мы обращаемся с Богами в смысле... Ну, беру первый попавшийся пример: мы говорим, что не каждый умеет обращаться с лошадьми, но только конюх. Верно?
— Ну да, но...
— Ибо конюхи ведь обращаются с лошадьми, ходят за ними?
— Да, но...
— И точно так же не все умеют обращаться с псами...
— Верно, но...
— Но только, — продолжал Сократ, чуть повышая голос, — псари?
— Совершенно верно, да, но...
— А скотники — со скотом?
— Без сомнения. Но...
— Значит, быть набожным — значит обращаться с богами, не так ли, Эврипид? К этому ты ведешь?
— Ну...
Сократ ухмыльнулся и продолжал.
— Да, разумеется. Но всегда ли последствия этого обращения одинаковы?
Пауза. Эврипид полностью потерял ход мысли.
— Да, — сказал он слабым голосом. —Но...
— Что я хочу сказать: обращение всегда во благо тех, с кем обращаются, и в нашем примере, выездка идет на пользу лошадям.
— На самом деле, это был твой...
— И то же самое (я полагаю) можно сказать о натаскивании и о собаках, о скотоводстве и скоте и так далее.
—Но...
— Или ты полагаешь, — сказал Сократ, сдвигая свои внушительные брови, — что обращение направлено во вред?
— Разумеется, нет, — ответил Эврипид. —Но...
— Оно направлено на благо?
— Да, да, конечно. Что...
— Стало быть, если благочестие есть обращение к богам, как ты сказал, то оно приносит выгоду богам? — Еще немного мимики: пожатие плечами и поднятие одной брови. — Помогает ли оно некотором образом им делаться лучшими богами или более божественными?
— Нет, конечно, нет. Но...
— Не думаю, что ты ты имел это в виду, Эврипид, — ответил Сократ, откидываясь на кушетку. — Итак, о чем ты говорил?
Разумеется, к этому моменту Эврипид совершенно забыл, что он пытался сказать, и теперь молча сидел, разинув рот. Прежде чем он сумел привести мысли в порядок, Сократ опять принялся за свое, и скоро запутал его в различных значения слова «служба», но тут Аристофан восстановил порядок, снова ударив по столу.
После этого смесь вина и воды стала еще более винной, а мы перешли к беседам о поэзии. Преимущественно о комической поэзии и с особенным упором на совершенство «Ахарнян». Так продолжалось некоторое время, поскольку Эврипиду приходилось проявлять всю отпущенную ему учтивость по отношению к персональным выпадам, сделанным против него в этой пьесе, а Филонид, начальник хора, принялся рассказывать длиннющую и совершенно бессмысленную хохму об участнике хора, который постоянно махал ногой влево, когда надо было вправо. Эта беседа — даже скучнейшая байка Филонида — привела меня в совершенный восторг, и Аристофан, видимо, заметил это, потому что послал своего мальчишку ко мне с чашей вина, а сам сказал:
— Наш друг Эвполид собирается стать комедиографом. — Он не сказал: «когда вырастет», но это явно подразумевалось. — Думаю, мы могли бы послушать немного из этого твоего «Вояки», что скажешь на это?
Теор пихнул меня локтем в ребра и меня осенило.
— Ни в коем случае, — ответил я, слегка запинаясь. — Было бы просто стыдно повторять эту чепуху под крышей дома истинного мастера. Может быть, лучше главную речь из «Ахарнян»? Я знаю ее наизусть.
— Может быть, позже, — сказал Аристофан. — А сейчас я бы предпочел что-нибудь из бессмертного Эвполида. Прошу, не возражай.
— Ну что ж, если ты настаиваешь, — скромно ответил я. — Дай-ка подумать... Я могу прочитать диалог козопасов из «Владений Писитрата».