Аристофан сделался ярко-красным.
— Я говорил не о диалогах, — сказал он. — Их невозможно правильно представить в одиночку. Прочитай что-нибудь из этого своего «Полководца».
— В конце есть хорошая сцена, — ответил я. — Пьяное сборище, на котором присутствует фессалийская ведьма.
К этому моменту до некоторых начало доходить, что творится.
— Звучит интересно, — произнес кто-то. — Давай фессалийскую сцену.
— Эти сцены с ведьмами ужасающе устарели, — пробормотал Аристофан. — Тебе так не кажется? Как насчет твоей парабасы? Она стоит того, чтобы быть услышанной, разве нет?
Это был опасный момент, но я не потерял головы. Может быть, вы помните, я рассказывал, что моя мать всегда говорила, будто я начал говорить стихами раньше, чем прозой. Ну что же, когда действительно прижмет, я могу импровизировать — стихи получаются так себе, но все-таки стихи. Я набрал побольше воздуху, прокашлялся и принялся извергать анапесты.
Прозвучало несколько строк, прежде чем Аристофан понял, что я делаю, но останавливать меня было уже поздно. Темой этой внезапной парабасы было многолетнее грубое преследование соперников кое-кого. Я начал с затасканной атаки на Кратина — его пьянство, гнусные привычки и прочее — затем посвятил пару строк Ферекрату, а затем обрушился на главную цель — Аристофана, заимствуя самые смачные эпитеты из его собственного выступления против Клеона.
Сын Филиппа (говорил я) не только ворует коз; он так же тащит шутки, сцены и целые хоры у лучших, чем он поэтов, подслушивая их в винных лавках и банях и записывая на маленькой табличке, которую носит в рукаве. Разумеется, ему приходится писать слишком быстро, потому он там и сям путает слова, а поскольку он слишком туп, чтобы уразуметь изящно написанный текст, то не замечает ошибок и включает их в произведения, представляемые Комиссии. Причиной столь безудержного плагиата является не зависть, как можно было бы предположить — а скорее, желание украсить тексты, сами по себе плоские и невыразительные, это раз; вторая причина — нехватка времени на работу, поскольку все оно уходило на тайные поездки в Спарту, к своему приятелю Брасиду, для бесед о военно-морской тактике — вы что, не знали об этом? А почему еще он постоянно склоняет граждан принять спартанские мирные предложения, даже когда они вопиюще неадекватны? Хотите доказательств? Ну что же, вы знаете, что спартанцы не пользуются монетами, как все нормальные люди, и вместо денег у них в ходу здоровенные железные прутья, вроде вертелов. Посетите дом Аристофана, и вы увидите новенький железный прут у его очага — с выбитой на нем дорическими литерами надписью «Сделано в Спарте».
На этих словах все повернулись к очагу, рядом с которым красовался прекрасный железный вертел с дорической надписью (на самом деле, «Сделано в Платеях», но я единственный находился достаточно близко, чтобы прочесть ее), и комнату сотряс мощных взрыв хохота. Особенно ликовал Эвприпид.
— Еще! — кричал он. — И на сей раз не забудь фессалийскую ведьму!
— Нет, в самом деле, — сказал я, жестами воззвав к тишине, — как говорите вы, поэты — не для флейтистов, но для актеров. Давайте лучше послушаем главную речь из «Ахарнян», как было обещано.
Разумеется, главная речь из «Ахарнян» являлась мольбой о мире со Спартой, и утверждала, что мы сами не в меньшей степени виновники этой войны, чем спартанцы — и именно поэтому я добился от него обещания продекламировать ее. Короче говоря, я проделал с ним то, что, по словам Теора, он собирался проделать со мной, и хотя публика хохотала над его декламацией, смешно ей было по иной причине.
В конце концов гости перешли к пению «Гармодия» и игре в загадки, Мосх сыграл орфический гимн; я, однако, слишком вымотался, чтобы принять во всем этом участие. Когда я сидел рядом с начальником хора Филонидом, а Теор (к этому моменту совершенно пьяный) пел гимн Дионису, Филонид наклонился ко мне и сказал:
— Когда достигнешь должного возраста, чтобы поставить своего «Стратега», тебе понадобится начальник хора.
— Разумеется, — ответил я.
— Я бы хотел увидеть пьесу, как только она будет записана, чтобы начать работать над ней. Мой дом рядом с храмом Гефеста — любой в том районе покажет его тебе.
Я поблагодарил его от всей души, но он только ухмыльнулся и отвернулся. В те дни было немыслимо, чтобы начальник хора вроде Филонида обратился к поэту с подобной просьбой — все равно как капитан военного корабля спрашивал бы у матросов, не пора ли начинать грести.