И вот, проходя мимо лотков с анчоусами и чувствуя себя так, будто я убил в гостях хозяина дома, я налетел на кого бы вы подумали? На самого Аристофана. Он горячо дискутировал с торговцем об угре, которого купил накануне, и который, по его словам, оказался тухлым. Торговец твердо стоял на том, что настоящей копайский угорь, с риском для жизни доставленный сквозь вражеские порядки, и должен слегка припахивать, и истинные знатоки ценят копайского угря именно за его аромат. Аристофан отвечал, то ему прекрасно известен вкус копайского угря, которого он едал в компании богатейших людей Афин, и что настоящий копайский угорь не вызывает через полчаса извержения такой силы, будто ты гора Этна. Торговец, который совершенно определенно никогда не бывал в театре и не осознавал нависшей над ним угрозы, возражал, что даже наилучший копайский угорь способен вызвать такой эффект у сомнительных граждан, вроде Аристофана, сына Филиппа, которые жрут его в три глотки, как голодные псы, вместо того чтобы поглощать пищу деликатно, маленькими кусочками, не забыв запить полуамфорой неразведенного вина.
Аристофан потерпел поражение в этой неравной схватке и отступил к соседнему лотку, чтобы купить краба. Я подошел к нему и постучал по плечу. Он подпрыгнул.
— Ради всего святого, что ты творишь? — рявкнул он. — Я чуть мелочь не проглотил.
Я извинился, чувствуя, что этот жизненно важный разговор начался не самым лучшим образом. Аристофан выудил изо рта обол, заплатил за краба и пошел прочь.
— Аристофан, прошу, — сказал я кротко. — Я хочу извиниться за то, что испортил тебе прием.
— Думаю, — сказал он осторожно, — что это последний раз, когда я попытался помочь молодому поэту.
— Кое-кто наговорил мне о тебе ужасной лжи, — объяснил я. — А я был так пьян, что поверил.
— Ты не выглядел слишком пьяным, когда изрыгал свои анапесты, — ответил он. — Честно слово, не знаю, как людям в глаза смотреть. И можно ли представить худшего предзнаменования, чем вот такое вот празднование победы? Мне повезет, если я получу хор на следующий год.
Я вспомнил, насколько он был суеверным, и вздрогнул.
— Мне ужасно жаль, — пробормотал я. — Я поступил совершенно по-идиотски.
— Пустяки, — сказал он с вымученной улыбкой. — В конце концов, быть упомянутым в парабасе — не лучшее ли предзнаменование? То есть я должен получить хор, иначе зачем вообще обо мне упоминать? Забудь об этом, Эвполид. Пусть это будет платой за ту проклятую козу.
Он крепко хлопнул меня по спине и я улыбнулся.
— Рад, что мы разобрались с этим, — сказал я, — потому что мне нужен твой совет.
— Ну конечно, — ответил он тепло. — Не можешь справиться с какой-то сценой?
— Нет, дело не в этом.
— А, — сказал он разочарованно, и я увидел, что он действительно с интересом наблюдает за моей карьерой.
— Нет, это насчет моей женитьбы. Помнишь девушку, которую вы...
— Во время серенады?
— Да.
— Федра. Милая девушка. А что с ней?
— Об этом я и хотел тебя спросить, на самом деле. Я не могу понять, почему такая девушка до сих пор не обручена.
Улыбка мелькнула на лице Аристофана, когда он обнял меня за плечи.
— Думаю, тут есть над чем поломать голову, — сказал он.
— Значит, ты что-то знаешь?
— Вышло так, что я знаю все. Купи выпить и я расскажу ее историю.
Мы прошли через площадь в винную лавку и я купил амфору лучше прамнийского. Мы подняли кубки друг за друга и он все рассказал. В точности как я и предполагал. Федра действительно была обручена с замечательным мужчиной по имени Аминта. Имя мне было смутно знакомо.
— Он ведь погиб на войне, кажется? — спросил я.
— Это была настоящая трагедия, — печально сказал Аристофан. — Вообще-то он был моим другом. Погиб, защищая раненого товарища. Сердце Федры было разбито.
— Могу представить, — сказал я.
— Разумеется, официально об обручении не было объявлено — возникли какие-то проблемы с приданым; кажется, семья Аминты просила семь акров, притом что девушка и безо всякого приданого была выгодным приобретением. Сколько они предложили тебе, кстати?