— Она во внутренней комнате, — сказал Парменид, — и если ты хоть что-нибудь сломаешь, я позову свидетелей.
Я поблагодарил его и устремился к внутренней двери, как мстительный Одиссей. Не успел я прикоснуться к ней, как раздался звук задвигаемого засова.
— Давай-как испытаем эту подставку! — крикнул я, но Зевсик не успел и с места сдвинуться, как Парменид оказался рядом со мной и забарабанил в дверь кулаками.
— Федра! — орал он. — Это твой дядя! Немедленно открой дверь! Мне не нужно насилие в доме!
Это не возымело никакого эффекта и Зевсик шагнул вперед с геракловым выражением на лице и с подставкой наперевес, но я отпихнул его назад. Он пожал плечами и поставил подставку в точности там, где ее и взял, ибо он был человек большой щепетильности.
— Последний раз спрашиваю, Федра, — заявил Парменид, — ты откроешь дверь или мне послать за плотником? — Я оставил его кричать и прокрался наружу. Я обошел дом и обнаружил прекрасное большое окно. Ставни были закрыты, но не заперты, и я осторожно развел их, чтобы не наделать шуму. Потом я забрался внутрь.
Федра стояла, прислонившись к дверям и определенно готовясь противостоять сокрушительным ударам подставки до последней капли крови. Она не слышала, как я влез в комнату; двигаясь так осторожно, как будто шел по льду, я прокрался к стулу у кровати и уселся.
— Привет, Федра, — сказал я.
Она подпрыгнула примерно на шаг в высоту, крутанулась на месте и уставилась на меня.
— Ты оставила окно открытым, — продолжал я. — Леонид бы так не поступил, да и Демосфен тоже. Ты теряешь хватку.
Я встал, подошел к окну, закрыл и запер ставни. Я не хотел, чтобы нас прерывали.
— Ну давай, — сказала она медленно, тоскливым голосом. — Полюбуйся. — Она выставила голову вперед, как солдат на плацу, представляющий свой щит к осмотру.
Дополнительных приглашений мне не требовалось. Из-за кровоподтеков на вид все было хуже, чем обстояли дела, но я видел, что это было увечье, способное разрушить жизнь, особенно в одержимых красотой Афинах. Но признаюсь не без гордости — я не вздрогнул, не сплюнул в полу плаща, чтобы отвести неудачу. Вместо этого я слегка повернул свою голову.
— Говорят, что с годами муж и жена становятся похожи друг на друга, — сказал я. — Я сожалею, что это произошло.
Я достал ожерелье из-за пояса, застегнул его у нее на шее и поцеловал ее.
— Идиот, — сказала она. — Что это вообще такое, вот так вот лезть в окно?
Я обнял ее.
— Ты пополнела, — соврал я.
— Ничего подобного, — ответила она. — И убери свои руки.
— Болит? — спросил я.
— Да, — сказала она, — но меньше, чем от твоей последней пьесы. Мне было так стыдно, я несколько дней не выходила.
— И чем ты занималась, сидя дома? — спросил я. — Наливалась вином по самые глаза?
— Да кто сказал, что я могла позволить себе вино — на те гроши, которые ты присылал, — она попыталась улыбнуться, но это было слишком болезненно. — Очень страшно выгляжу? — спросила она.
— Нет.
— Лжец.
— Ты выглядишь как Медуза, — сказала я. — До и после ее превращения одновременно.
Даже она не смогла придумать на это ответ; она склонила голову и погладила ожерелье. Это была мой первый ей подарок за всю жизнь.
— Где ты подобрал это барахло? — спросила она. — Если ты думаешь, что я выйду в этом на люди, то очень глубоко заблуждаешься.
— Да и катись, — сказал я.
— И как ты посмел грубить моему дяде?
— И он пусть катится.
— И теперь ты целыми днями будешь путаться у меня под ногами, — прошептала она, — не говоря уж о твоих гнусных дружках.
— Мне придется еще хуже, — сказал я. — Всякий раз, придя домой, обнаруживать любовника под...
Вот этого говорить не следовало.
— Это не слишком вероятно, — сказала она, отстраняясь. — Разве что я буду спать со слепцами.
— Прости, Федра. Я не подумал.
Она попыталась рассмеяться.
— В чем дело, Эвполид? — спросила она. — Теряешь хватку? Или ты теперь такой большой человек в театре, что для бедной уродливой жены и остроумного оскорбления не найдешь? Только не говори, что растерял свое остроумие.
— Ты меня знаешь, Федра, — сказал я. — Эвполид, танцующий и поющий. Всегда готов рассмеяться, этот юный Эвполид — особенно если отвесить ему хорошего пинка.
Она села на кровать и сняла ожерелье. Я подумал, что она собирается швырнуть его на пол, но она просто держала его в руках, как мертвую птицу.
— И чего же ты от меня хочешь? — спросила он.
— Я не знаю, — сказал я.