– Это лишь усугубило бы последствия от моего вмешательства. Никто не должен был знать, что я здесь, пока я не покинул это время, и самое главное было скрыть это от самого себя. Явное вмешательство могло повлечь за собой более серьёзные проблемы и запутать всё ещё больше.
– Куда уж больше… – проворчал Степанов. – А почему не вмешался раньше, ведь тогда и Димка мог бы избежать выстрела.
– Это опять же было бы уже явное вмешательство, после которого я не смог бы просчитать все варианты, все последствия. Избегнув выстрела, вы могли подвергнуться гораздо большей неизвестной опасности, так как последующий временной период был бы полностью стёрт, и ваша жизнь пошла бы по иному новому пути. Такое вмешательство в прошлое строго запрещено, оно может повлечь за собой неконтролируемую цепную реакцию и погубить многие жизни, даже не связанные с вами. Теперь, когда я юношей покинул это время, которое для вас и для меня стало прошлым, повторно вернувшись и находясь в настоящем я уже могу действовать не скрываясь… Да и как бы я доказал, что в этой клинике творятся такие вещи? – добавил Велас, заметив на себе подозрительный взгляд двух друзей и поняв, что слишком увлёкся в своих рассуждениях.
– Я смотрю, ты уже можешь обходиться и без баллонов, – сменил тему Сомов.
Велас закатал рукав и показал на своём плече странного вида пластырь. Он рассказал, что это специальное устройство, на изобретение которого ушёл почти год. Потом были испытания, и оно хорошо показало себя. Устройство считывает общее состояние организма и помогает ему быстро приспособиться к изменяющимся условиям. Действия пластыря хватает примерно на двое суток, после чего его необходимо сменить. Также как оказалось он помогает снизить неизбежные нагрузки при перемещении во времени, на столь «длинные дистанции».
Чтобы вновь вернуться в это время, необходим был Тай, но двоим хищникам было бы всё-таки тесновато в этом крохотном лесу. За годы Велас нашёл способ, как обойти эту проблему. Помогли крохотные кристаллы Смага, которые он убрал из дома.
– Так ты разобрал свои пирамиды? – спросил Степанов.
– Нет, мне удалось сохранить дом, и на этот раз я учёл все риски. Сбоев больше не было.
– Ты упомянул, что для тебя прошло несколько лет. Сколько? Я думал, что лет двадцать. Сейчас ты выглядишь как наш ровесник и по паспорту тебе 39-40, но у тебя уже внуки…
– Нет, побольше, – улыбнулся Велас. – Юноше, которого вы проводили, был двадцать один год. Сейчас мне уже сто пять лет.
– Ты неплохо сохранился, – усмехнулся Сомов.
– Если сравнивать с вашим жизненным циклом, мне чуть больше тридцати, – уточнил Велас. – Хотя спустя тысячелетия изменилось и количество часов в сутках и дней в году. У нас сутки длиннее и дней в году больше чем сейчас у вас.
– На сколько? – тут же с интересом ухватился Сомов.
– Мне сложно судить, но сутки кажутся длиннее на несколько часов, а в году в нашем времени, если сравнивать с вашим годом, от 437 до 440 дней. У нас своё времяисчисление.
– Я гляжу, ты не очень-то спешил выручить самого себя, – заметил Степанов, понимая, что если переводить на их время Веласу гораздо больше, чем сто пять лет.
– Время для меня не играло роли. Я просто вернулся в определённый период. Я не имел права этого делать и ушли годы, прежде чем я осознал, что всё же нарушил закон. Затем ещё несколько лет на подготовку и детальное изучение вашего временного периода.
– Твои, наверное, скучают по тебе пока ты здесь, – заметил Сомов.
– Нет, – рассмеялся Велас. – В отличие от меня они не успевают соскучиться. Обращению с кристаллами меня обучал сам Велас и научил чувствовать время и миры. Я всегда могу точно рассчитать время своего возвращения. Покидая своё время, я вновь возвращаюсь в исходную точку. В моём времени моё отсутствие длится не более минуты.
В свою очередь Степанов рассказал Веласу более подробно о судьбе других участников дела чёрных трансплантологов.
– Дай ему послушать запись с последнего допроса Заступова, – предложил Сомов.
Велас отнёсся к этому весьма серьёзно и попросил бумагу и ручку. Оперативник включил запись, но едва Велас успел написать пару слов, как Степанов выхватил у него листок, и с жадностью впился глазами в уже знакомый затейливый почерк.