И опять этим утром, как вчера мусорное ведро, его почтовый ящик переполнен уведомлениями о свадьбах, рождениях, кончинах, и Краб, раскладывая их по темам, удивляется, почему люди не находят в то же время уместным, чтобы держать его в курсе, присылать курьера до и после каждой своей трапезы, или еще: как им спалось накануне? собираются ли они на боковую и на следующую ночь? Столько пунктов, по поводу которых его не находят нужным поставить в известность, а ведь они точно так же связаны с биологической рутиной и жизненными функциями. Но нет, его оставляют прозябать в неопределенности, они рождаются и умирают, они соединяются брачными узами, но, может быть, больше уже не спят, перестали питаться? К чему обходить молчанием столь важные новости, когда так просто было бы их напечатать и вложить в конверт, присовокупив фотографию своей семьи за столом и другую, семьи спящей? А когда вы чихаете, почему бы не поделиться своим чохом не только с узким кругом присутствующих рядом с вами?
Одни только слесари, блюдущие в его квартале центральное отопление, (которые, судя по всему, составляют две трети активного населения) время от времени передают ему пару слов, дабы полнее проинформировать о природе и многообразии своих функций, благодаря чему он теперь в курсе, что они, помимо всего прочего, чистят канализацию и ремонтируют водогреи. Остальные скрывают от него все, кроме своих последовательных бракосочетаний, рождений и кончин, в этом — ни малейшей недоговоренности, новости распространяются повсеместно.
Но Краб комкает и, не читая, выбрасывает все ваши уведомления, он знал это заранее, к этому все и шло, вам придется придумать что-нибудь другое, что-нибудь новенькое, чтобы удивить и заинтересовать его новым днем.
(Это Краб, шесть лет на восемьдесят сантиметров, бежит за голубями, чтобы увидеть, как они взлетают. Сколько их нужно поднять на крыло, чтобы пресытиться этим чудом?)
Кто-то стучится в дверь, и Краб идет открывать — естественная реакция. Это заслуживает отдельного упоминания: у Краба случаются и вполне естественные реакции. Он открывает. За дверью стоит человек (наверное, сосед, поскольку Краб его не знает) и просит, если вас не затруднит, на время консервный нож. Краб без размышлений одалживает ему консервный нож. Тот обещает вскоре его возвратить. Но до сих пор не возвращает. Вот так безыскусно все и произошло: какой-то человек постучал в дверь Краба и выманил у него консервный нож. Он умирает с голоду.
Несколькими днями позже кто-то вновь стучится в дверь. Реакция Краба, когда стучат в дверь, более не составляет тайны. Стучавший просит в долг штопор. Краб, ну да, без размышлений одалживает ему штопор. Впрочем, тот обещает быстро его возвратить. Но так и не возвращает. Вот так безыскусно все и произошло: какой-то человек постучал в дверь Краба и выманил у него штопор. Праздники для Краба позади.
По правде, история могла бы на этом и закончиться. Но несколькими днями позже кто-то вновь постучался в дверь, чтобы одолжить у него дуршлаг. И так далее — чтобы одолжить ножницы, микстуру от кашля, масло, тарелки, книги, стул, велосипед, радио, зонтик, письменный стол, лампу, галоши; вот так безыскусно все и происходило: какие-то люди стучали в дверь Краба и выманивали у него один за другим все его пожитки, вплоть до кровати.
Потом, когда Краб остался один в своем опустевшем доме, снова кто-то постучал…
(Возможно несколько развязок. Смысл и мораль каждой очевидны. Здесь место каждой.)
Неловкость, испытываемая Крабом в обществе, происходит не от недостатка уверенности и не из-за собственных комплексов — внутренней организации Краба можно как раз позавидовать, — а от его острейшей, непогрешимой интуиции, каковая незамедлительно проникает в интимные секреты всех и каждого. Краб никогда не имеет дел, случайных или обусловленных обстоятельствами отношений с этими чужаками, с которыми мы непринужденно обсуждаем не имеющие значения вещи; вспомним вежливые разговоры, питаемые страницами газет, словно доверенные энтузиастам языки пламени в камине, мнения, которые никого ни к чему не обязывают, бросаемые на ветер слова, жесты, не способные проникнуть сквозь пустоту, разделяющую наглухо запертые, непроницаемые тела, и взгляды тогда только и служат для того, чтобы видеть, глазные, органические, водянистая влага подергивает стекловидное тело, тщетно отражаются друг в друге как две сардины, но, в отличие от сардин, не оглаживая мимолетно подчас друг друга и не выметывая икру, оборот же идей проистекает вне голов, в промежутке между головами, в нейтральной зоне, где делегации торгуются, договариваются, прежде чем отступить, так ни о чем окончательно и не договорившись.