В ответ — тишина и тычок под рёбра. Очаровательно.
Наручники с руническими замками звякнули. Кто бы ни делал их, он знал своё дело: антимагия, блокировка ауры, ещё и мерзкий холод от металла, как будто держишь руки в ледяной реке.
«Кресты» встретили меня с тем же гостеприимством, что и чуму. Санкт-Петербургский следственный изолятор №1… Старый, как грех, пропахший плесенью, мылом и человеческим отчаянием. Высокие кирпичные стены, местами обитые ржавой арматурой, и решётки, словно из старого кошмара. Пыльные коридоры с облупленными стенами, с камерами на каждом углу и с охраной, что смотрит на тебя как на личную проблему.
Прошли через рамки, обыск, перекличку. Каждый шаг сопровождался щелчком электромагнитного замка. Сотрудники в серых мундирах молчали — то ли не хотели со мной говорить, то ли уже получили установку «языком не щелкать».
Когда нас повели вглубь, я почувствовал, как за каждым углом, за каждой дверью зреет вонь человеческих историй: разбитых судеб, подстав, грязи и безысходности.
Камеры — как пчелиные соты, только вместо мёда — уныние, а вместо жужжания — редкий храп, крики, стук кулаков по стенам.
И вот, наконец, моя остановка. Камера. Маленькая, с бетонным полом, железной койкой, ржавой раковиной и вонючим унитазом без перегородки. Потолок пожелтел от времени, на стенах кто-то нацарапал матерные стихи.
Меня грубо толкнули внутрь, и дверь с лязгом захлопнулась. Звук замка был окончательным, как приговор.
— Ну, вот… Хотел экскурсию. Получил. — пробормотал я себе под нос, — Теперь нужно думать, как обратно вылазить.
Я принялся создавать хитроумные планы в голове, как покинуть это место, но спустя некоторое время мой покой вновь был потревожен. Короткий глухой стук по решётке, и голос, хриплый, прокуренный:
— Морозов, на выход.
Я поднялся с койки, на которой даже блохе было бы неуютно, и прошаркал к двери, звеня наручниками. Не то чтобы я был рад прогуляться, но перспектива сменить духотищу камеры на нечто новое… пусть даже на пытку формулярами — звучала заманчиво.
Меня повели по коридору, где свет ламп дрожал в старых плафонах, а стены источали холод и равнодушие.
Комната для допросов встретила соответствующим антуражем: Серый кафель, облупленный угол потолка, массивный стол, два стула — один для обвинителя, второй — пониже, для обвиняемого. У стены — штатив с видеокамерой, уже включённой и красноглазой. На столе лежала папка с пометкой «дело №4178/Ч-ЛМ/особо важное».
Я сел. Спина касалась холодной спинки стула, ноги — бетонного пола. Холод пробирал до костей, но я сохранял лицо. Надо же поддерживать марку, даже если ты в наручниках и пахнешь, как боксер на 10-ом раунде.
Наконец, дверь открылась. Вошёл он. Высокий, худощавый, с тусклым взглядом человека, который видел всё и всех — и ни одному не поверил. Волос зачесан назад, мундир следственного отдела строгий, пуговицы отполированы до зеркального блеска.
Он положил передо мной блокнот, ручку, и сел, не глядя в глаза. А потом поднял на меня взгляд — стальной, цепкий, без тени сочувствия.
— Лев Вессарионович Морозов. Барон. — он подчеркнуто скривился. — Признан подозреваемым по делу об убийстве барона Игоря Чернова и его сына, Алексея Игоревича Чернова.
— Добрый вечер, — кивнул я, — мило, что не забыли отчество.
Он не отреагировал.
— Вас уже внесли в реестр как потенциально опасного артефактора с нестабильной психикой и доступом к магии разрушительного класса.
— О, как лестно. А где мой портрет на доске почёта?
Следователь — судя по нашивке, Курочкин П. М., — проигнорировал иронию.
— Согласно свидетельствам очевидцев, вы спровоцировали дуэль, использовали запрещённые виды магии, превысили допустимый уровень боевой силы, не предоставили телохранителям Чернова возможность вмешаться, а затем скрылись с места событий.
— Всё почти правда. За исключением слов «спровоцировали», «запрещённые» и «скрылись». Я вообще-то ждал, когда меня наградят за красивый выпад.
Курочкин откинулся на спинку стула, сцепив руки на груди.
— Вы понимаете, что за этим стоит? Это не просто «выяснение отношений молодых дворян». Это — политика, Лев Вессарионович.
— Приятно, что вы наконец признали, что я всё ещё вхожу в список дворян.
— Молчи, — холодно оборвал он. — Ты — козёл отпущения. Молодой. Без поддержки. Без влияния. С отцовскими долгами и дурной славой. Ваша фамилия — пережиток.
Он подался вперёд и продолжил:
— А Черновы — основа. Каркас. Они держат экономику, промышленные узлы, поставки. Ты убил наследника. Барона. Это не спустят. Тебя можно будет сожрать без последствий, и всем будет наплевать.