Харуко жестом дает понять, чтобы говорил тише.
Ничего. Там не слышно.
Кавасаки сидит молча, потупившись.
Что с тобой, а?
Кавасаки (поднимает голову). Да, я оказался в трудном положении.
Тоёдзи. Не падай духом.
Кавасаки. Писал-то я совсем с другой целью, вот в чем дело… Когда узнал, что журнал попал в забастовочный комитет, сразу подумал – добра не жди. И как быстро всем все стало известно!
Тоёдзи (смеется). Хороший урок нашей матери.
Кавасаки. Я задумал написать эту повесть после одной из бесед с тобой. Кое-что в ней и в самом деле правда, но все остальное – мой личный вымысел…
Тоёдзи. Однако реальная жизнь еще более причудлива, чем твоя повесть.
Кавасаки. Неужели?
Тоёдзи. У тебя герой выкупает красивую молоденькую гейшу-ученицу, строит на горячих источниках гостиницу, заставляет гейшу называть его «папенькой» – все это точь-в-точь как в жизни. А вот как и почему он принял в ней такое участие – это похлеще, чем в твоей повести.
Кавасаки. Неужели?
Тоёдзи. А знаешь, ведь это я первый отыскал эту девушку.
Харуко. Опять он за свое…
Тоёдзи. Папаша как увидел ее – сразу раскис. И неудивительно. Ведь она как две капли воды похожа на ту провинциальную гейшу, в которую он был когда-то влюблен.
Кавасаки (смеется). Любопытно…
Харуко. Да, он мастер придумывать всякие небылицы.
Тоёдзи. Молчи и слушай. Сейчас узнаешь самое главное. Девушка эта родная дочь той самой гейши, старинной любовницы отца… Ну, как?
Кавасаки. Ну и дела!
Тоёдзи. Оттого я и говорю, что в жизни больше чудес, чем в книгах. Так вот, узнав, что она дочка той гейши, отец совсем потерял голову. Сразу же выкупил девушку, потом взял на содержание и ее мать, бывшую свою подружку, уже старуху, построил для них гостиницу на горячих источниках. Гостиница, правда, не бог весть какая, но все же… В общем, с такими подробностями твоя повесть была бы, пожалуй, еще более интересной.
Кавасаки. Неужели все это правда?
Тоёдзи. Правда. Потому я и говорю, что вся эта ваша литература никуда не годится. А еще рассуждаете: реализм, правда жизни… (Смеется.) Ну ладно, оставим это. Давай еще по стаканчику. (Наливает Кавасаки виски.)
Кавасаки. Я не могу больше.
Тоёдзи. Да ты ничего не пьешь… А ведь сегодня мы отмечаем начало твоей новой жизни.
Кавасаки. Я много выпил. Даже голова кружится.
Харуко. Пусть не пьет, раз не хочет. Зачем, заставлять насильно?
Тоёдзи. А ты, я смотрю, неплохой парень. Вот уж не ожидал, что у тебя хватит храбрости раздувать конфликт в отцовской фирме. Я, когда услыхал об этом, прямо в восторг пришел.
Кавасаки. Ну уж…
Тоёдзи. С твоей стороны это геройский поступок!
Кавасаки. Нет, мое участие носит лишь формальный характер. Личная жизнь и общественная работа должны находиться в полной гармонии, а так, механически… все выходит не так, как нужно. (Обхватив голову руками, отходит к окну.)
Тоёдзи (смеется). Все эти теории ни к чему… Я, к примеру, любое дело довожу до конца… Вот, например, влюбился в чужую жену – а ведь у нее даже ребенок есть – и завладел. Здорово, правда?
Харуко. Что значит – завладел? Слушать противно.
Тоёдзи. То и значит, что завладел. (Смеясь, целует Харуко.)
Кавасаки. Тоё-сан, завтра я уезжаю. Раз так случилось, я ни дня больше не могу оставаться в этом доме.
Тоёдзи. Что ж, сказано – сделано… Значит, ты прямо в Токио?
Кавасаки. Да. Решено. Поселимся в рабочем квартале, со мной вместе еще несколько человек, там и будем собираться… Сэцуко не поедет, такая жизнь слишком тяжела для нее, значит, на какое-то время нам придется расстаться. Но разводиться мы пока не думаем. Пусть поживет у матери, а там видно будет… Я, собственно, и приехал сюда, чтобы решить все эти вопросы… Боюсь только, как бы не подвел характер, я быстро поддаюсь чужому влиянию. Сказали мне: «Представь, какое важное значение имеет забастовка для движения во всем районе» – и я очертя голову влез в это дело. А о том, к чему это приведет лично меня или Сэцуко, вовсе не подумал.
Тоёдзи. Хватит оправдываться.
Кавасаки. А я и не оправдываюсь. Какой теперь в этом смысл?
Тоёдзи. Напиши еще одну, более интересную повесть. У меня есть для тебя отличный материал: собственная скандальная история.
Харуко (смеется). Ну нет, это не годится.
Тоёдзи. Годится. Разве не интересно прочитать о похождениях шалопая, сыночка буржуа?
Харуко. Оставь свои: шутки. Давай лучше подумаем, что сейчас делать.
Тоёдзи (зевая). Сэцуко!
Сэцуко поднимает голову.
О чем там отец секретничал?
Сэцуко. Так, пустяки.
Тоёдзи. Пустяки? Сейчас я скажу, что это за пустяки. Он хочет выудить у матери деньги. Угадал? В самую точку, верно?
Кавасаки. Неужели?
Тоёдзи. Однако, похоже, он ничего не добился. Судя по его виду в конце беседы. Верно?
Сэцуко. У мамы просто нет таких денег.
Тоёдзи. Ну, еще бы…
Сэцуко. Конечно, нет. Все свои сбережения она истратила на нас. В частности, ты сам, Тоё, тоже немало у нее вытянул. Всем вам мама только для этого и нужна. Тоёдзи. А для чего же еще?
Сэцуко отходит к окну.
Впрочем, жаль ее, очень жаль. Вышла замуж совсем молоденькой, отец все время был занят делами, редко появлялся дома. Единственным ее утешением стало ходить в церковь да копить деньги. Под разными предлогами выпрашивала у отца на расходы и большую часть с удивительным упорством откладывала. Экономила даже на питании. Ведь нас с детства не кормили как следует.
Харуко (меняя тему разговора). Что же вы намерены делать дальше, Сэцуко-сан?
Кавасаки. Она собирается продолжить занятия музыкой.
Тоёдзи. Зачем?
Сэцуко. Зачем? Да так, ни зачем…
Тоёдзи смеется.
Кавасаки. У нас, в сущности, никогда не было по-настоящему прочного союза.
Харуко. Что значит «по-настоящему прочного»?
Кавасаки. Ну, самого обычного. Настоящей привязанности… Если хотите, настоящей любви…
Харуко. Значит, что же, выходит, вы друг друга не любите?
Кавасаки. Я-то люблю ее, а вот она с самого начала…
Хару ко. Неужели?
Кавасаки. Она просто из жалости согласилась выйти за меня замуж, принесла себя в жертву.
Харуко. Так ведь это же прекрасно!
Кавасаки. Нет, одной жалости или сострадания для брака мало…
Сэцуко. Дело совсем не в этом. Когда его повесть в журнале «Пламя» раскритиковали как мелкобуржуазную и призвали коренным образом изменить образ жизни, ему стало не до меня.
Кавасаки. Неправда. Просто я хочу, как это ни трудно, научить тебя жить по-настоящему.
Сэцуко. Ты хочешь, чтобы я последовала примеру жены Куросавы-сан? Он тоже писатель… Говорят, будто оба, и муж и жена, вместе пошли работать на мыловаренный завод, что ли…
Кавасаки. Никогда я тебе не предлагал идти работать на завод… Это уж как сама захочешь… Кстати, жена Куросавы-сан тоже раньше жила совсем другой жизнью, и он увлек ее за собой в новый быт. Но их брак основан на настоящей любви. А новый быт, новая жизнь рождает новые взгляды – вот в чем, по-моему, главное.
Харуко. Я понимаю, ради искусства, ради вашего призвания вы должны изменить образ жизни, но, может быть, стоит пойти на какие-то уступки? Ведь вы любите Сэцуко-сан! И Сэцуко-сан тоже в чем-то уступит…
Кавасаки. Ничего не получится. Я на все был готов. Но дело совсем в другом… И потом, в последнее время Сэцуко вдруг ударилась в мистику. Говорит, будто ей свыше предначертано спасти отца и мать. Что еще в детстве она жила духовными интересами… Высокие материи, ничего не скажешь!