- Ужас. Словно врата ада открылись.
Бабай усмехнулся.
- Соглашусь. Так выдавать вам новую «бабайку»?
- Да. – Ответил Бенджамин.
На лице Бабая появилась улыбка, уродливая от шрамов.
- Выдам, когда вновь вознамеритесь идти в «Край». А сейчас, идите, отдыхайте. Завтра будет вам гонорар.
Атмосфера в комнате перестала быть такой мрачной. Все расслабились, кроме телохранителя.
Троица вышла из дома, готовая лететь на крыльях надежды. Даже Царапина заулыбалась, а уж Деминг как залепетал благодарности высшим силам и не описать.
- Ну всё, по домам. Надо б выспаться после всего. – Сказала Царапина.
- Йес. Тогда до… - Заговорил Бенджамин, да вот только Царапина прервала.
- До того света. Всё, я с вами двумя боле не встречусь: не нужны мне такие обузы, - так что до свиданьица, не скажу, что была рада знакомству.
Царапина пошла быстрым шагом прочь.
- Мне велено вас подвести. – К Клинтону подошёл Каталка. – Куда изволите?
- Отель.
- Понято. Отвезём-с.
Бенджамин прикорнул, пока бричка везла его к отелю. Быстрый сон получился нездоровым, неприятным, наполненным непонятной кашей из образов.
Деминг разбудил Клинтона, как только бричка остановилась. Бенджамин протёр глаза, поблагодарил возницу и вылез.
Никто в отеле, будто не заметил внешнего вида пары иностранцев. Никого не смутила, ни кровь, ни уж тем более грязь. Стреляные здесь все были воробьи: такие как эти двое частенько здесь живут; а живут они здесь, ибо безопасно, а безопасно, ибо Бабай платит и бдит.
Бенджамин еле доковылял до комнаты и, сказав Демингу идти отдыхать, запер дверь.
Клинтон включил воду, чтобы наполнить ванну, налил виски и полностью разделся. Когда ванна наполнилась, он залез вводу и широко улыбаясь, расслабился, прихлёбывая горячительный напиток.
Но улыбка быстро пропала с лица американца: он вновь погрузился в печать и раздумья. Чтобы от них отвлечься, он принялся намываться, сдирать с тела грязь и кровь, чуть ли не с кожей.
Цель не была выполнена. Она не просто не была выполнена, она даже не была ясна, её суть была неизвестна. «Край» чуть было не сожрал Бенджамина, и тому была страшно помышлять о возвращении туда, однако, выхода не имелось. То место изрыгало из себя сейчас дикий хохот. Оно смеялось над жалким человечешкой, попавшим в западню. Клинтон и выбрался, и не выбрался из «Края».
Он вылез из ванной, обтёрся, хлебнул ещё виски и подошёл к сумке к комоду. Бенджамин не хотел открывать верхний ящик, но непреодолимый порыв заставил. Под идеально сложенной одеждой, прятался кожаный свёрток.
Клинтон быстро взял его и сел за чайный столик. У бывалого солдата, путешественника, убийцы, тряслись руки от волнения. Ими, он развязал шнурок и развернул свёрток. В нём находилось письмо.
Письмо это год назад Бенджамину принёс мальчик десяти лет с чертами лица чернокожего, но абсолютно белым лицом и волосами. Даже его глаза имели непонятный, розоватый цвет. На нём был пиджачке, кепи, короткие штаны, длинные носочки и башмачки – все белые.
Этот малец был словно насмешкой над Бенджамином. Но не про него сейчас.
Клинтон всё смотрел на письмо. Его взгляд медленно тёк по словам, ужасающим и в тоже время переполненным надеждой.
«Приезжайте в Россию, в город Абакум и посетите «Край». Там вам вернут вашу семью. Обещаю»
Прямо под текстом красным воском к бумаге были приклеены пряди волос – пять прядей. Светлая прядь жены Бенджамина, ещё две светлых и одна тёмная – дочерей, и так же тёмная прядь сына.
Бенджамин зарыдал.
***
Подушка, одеяло, матрас – мечта. Григорий лежал на кровати и блаженствовал – наконец-то чистый, накормленный, не умирающий от страха. О большем невозможно было и помышлять. Эта постель, больничная еда и крепость стен госпиталя – заменяли собой все, о чём мечтал Лыков, когда ещё находился в столице. Хотя, конечно, бокальчик доброго вина не помешал бы.
Трубецкой валялся рядом, на соседней койке. Жизненная сила вернулась к нему, он даже начал привыкать к взгляду на мир одним глазом, и даже шутил, что теперь станет мудрее.
Они вдвоём, а порой и с другими пациентами, играли в карты, болтали, жаловались на те харчи, которыми их кормили.
Неделю Григорий провалялся на больничной койке. Сегодня должны были выписывать. Какой же счастливый был Лыков, и эту радость укрепляла телеграмма, пришедшая от отца.
«Григорий, Уваровы сменили гнев на милость. Не знаю уж, мои убеждения, или твоё ранение тому послужило, но знай, что ты можешь возвращаться домой. Матушка сильно за тебя переживает после новости о твоём ранении, так что сообщи о твоём уезде из Абакума как можно скорее»