Нет, то не верно, не в Абакуме, даже сего города Григорий недостоин. Он будет гнить в той самой деревне, где живут жертвы «Края» изменённые с бесчеловечной жестокостью.
Как Григорий вышел из избы, так сразу их увидел – переплетения плоти, живого и не живого, человеческого, животного и совсем иного, и оттого требующего слишком долгих, научных описаний. Кто из них мог, носил одежду, а кто не мог, тряпьё на себя наматывал, или ничем срам не прикрывал, видать, уже совсем человеческий стыд потеряв, или разум.
Но эти были ещё ничего, у них можно было чего спросить, да помощи попросить, а вот с теми, что ночью из подвалов поднимаются, вот те поистине холодили кровь.
У Григория имелись дела в городе, и он пошёл их выполнять. Пешочком пошёл, не спеша.
До города теперь не так далеко было: вырос скотина, расширел и разжирел. Он пыхтел чёрным дымом из труб заводов, ещё более чем прежде. Кирпичные строения набились возле реки Оби, окружённые железной дорогой. Григорию они напоминали мерзких свиней в загоне.
Лыков остановился, дабы пропустить паровоз. Махина проехала, не замечая маленького человечка, и за это Григорий ей был благодарен. Когда-то он любил быть в центре внимания и для того выдавая разные выходки, порой дворянина недостойные.
Те времена прошли. Григорий закутался в одежду получше, чтоб его не могли слишком легко узнать, и ступил в город.
Народу в Абакуме прибавилось, да такого разного, что диву можно было даваться; с разных классовых высот, концов страны и мира – это напоминало Григорию о столице и это его злило.
На стенах чуть ли не в несколько слоёв висели призывы сражаться с японцами, бить гадов посягнувших на территорию империи. Рядом – висели ещё не сорванные призывы бороться с властью.
Шла война с Японией и революция. Страна переживала не лучшие свои времена. Люди гибли далеко на востоке, там, где восходит солнце, и здесь на улицах, где солнца особо-то и не видать. И там и здесь свинец и бомбы лишали жизней. Только за эту неделю трижды хоронили местных мужиков, повидавших Сахалин, и одного чиновника, повидавшего в лице молодого парня неистовый гнев.
Перед Григорием заплакал ребёнок, навзрыд, указывая на молодого барина пальцем – узнали. Мать прижала ребёнка к себе и стала отгонять Лыкова. Тот поспешил уйти.
Люди начали оглядываться, замечать Григория, в их глазах появлялось узнавание, страх, омерзение.
Сапоги Лыкова застучали коваными подошвами по дороге куда быстрее. Люди отходили с его пути более поспешно, более рьяно, чем когда Григорий был кем-то, когда его фамилия была дороже денег. Но те, кто его узнавал, не проявляли почтения, не кланялись, а плевались, крестились; одна дама, даже была готова упасть в обморок.
Ну, вот неужели Лыков, для них одно и то же, что и те существа из деревни? Рук и ног у него сколько надо, глаз также, тело его не бесформенная масса. А виновен он лишь тем, что у него шрам во всю грудь, его цепь не дающая уехать из Абакума и забыть о нём.
Григорий дошёл до здания телеграфа и почты. Ради этого он прошёл весь город. Обь распростёрлась перед ним, но тот не заметив её, вошёл в здание в нетерпении выполнить свой долг.
Люди здесь его сразу узнали: часто он сюда хаживал. Выперли б его отсюда эти люди, не побоялись бы костюмчики свои испачкать, накрахмаленные рубашки помять, да вот только деньги сковывали их руки.
Григорий подошёл к ближайшему столу, взял бумагу, перьевую ручку и начал писать, истинно аристократическим подчерком не жалеющем бумаги.
«Дорогая матушка, снова пишу вам, дабы сообщить о своём здравии. У меня более чем всё хорошо. Денег посылаемых батюшкой и вами, мне вполне хватает на все расходы. Я всё так же снимаю квартиру в центре Абакума, иных неудобство кроме как мальчишки с дудкой, просящего милостыню - нет.
Должен сообщить вам, что освоился к жизни здесь. Да-да, порадуйтесь, спустя столько лет я могу сказать это с полной уверенностью. Город растёт, развивается, и поверьте мне, вскоре вы в Санкт-Петербурге будете завидовать моей жизни здесь.
Передавайте мой привет и пожелания здравия отцу, и если будет возможность, сёстрам. Любящий сын ваш, Григорий»
Лыков отдал письмо, повторил сто раз сказанный адрес, дал денег и ушел, не задерживаясь не на секунду.
Да, его родители не знали о жизни любимого сына. Он лгал им, чтобы уберечь их разумы. Они благодаря этому считали, что их сын живёт здесь старой жизнью: кутежом занимается, бесконечным весельем – теперь они были готовы это терпеть. Их сын находился на пожизненной каторге, без возможности даже сбежать или вымолить свободу и родители давали ему достаточно денег, чтобы превратить любую жизнь в рай – но не эту.