– Подробности будут? – спросил Безуглый.
Валентин Денисович, устраиваясь на работу в НИИ, рассчитывал, что будет тихо и спокойно наблюдать за бледными учеными, денно и нощно не вылезающими из кабинетов. А тут эксцесс за эксцессом.
– Сейчас все расскажу, – пообещал Тальберг.
Прибежал Мухин. Он успел доложить наверх о временной нетрудоспособности Кольцова и с сегодняшнего дня исполнял обязанности директора.
– Какая досада! – сиял он от радости, устав сидеть возле змеиной автономии и слушать, как Шмидт на вражеском языке общается со скользкими подопечными. – Такая трагедия, причем второй раз за год!
«Если судить по Самойлову, велик шанс, что Кольцова в стенах института мы можем не увидеть», подумал Тальберг, глядя на Мухина, плохо скрывавшего переполнявшую его радость.
– Что с подробностями? – настойчиво повторил Безуглый.
Тальберг почесался возле раны.
– На основании личных наблюдений и путем логических рассуждений… – он поглядел на чучело. Оно подмигнуло в ответ. – …я выявил, что причина несчастных случаев в институте кроется в краенитовой пыли, которая, проникнув в организм, вызывает интересные эффекты, плохо влияющие на психику.
Безуглый удивился и задумался.
– Допустим, Самойлов проводил опыты с краенитом, – рассуждал он, – но как пыль попала к Кольцову?
Тальберг вытащить из сейфа полупустую бутылку с наклейкой «Лоскутовского черного золота».
– Вот!
– Что «вот»? – переспросил Безуглый.
Его встревоженные глаза говорили, что подобного вида тару он уже встречал.
– Эта гадость производится из краенитовой пыли.
– Какая мерзость! – скривился Мухин, вчера дома употребивший перед сном рюмку настойки под селедочку. – Это обязательно заканчивается бешенством? – спросил он с тревогой. Ему внезапно стало плохо. Радость от смены кабинета померкла на фоне угрозы поехать в смирительной рубашке вслед за Кольцовым.
– Вопрос, полагаю, в дозах и индивидуальной переносимости. Побочные эффекты бывают не только в виде помешательства.
Олег довольно улыбнулся, но Тальберг притворился, что не заметил. Хотя кого он пытался обмануть? Собственное подсознание?
– Надо действовать, – пробормотал он.
– Конечно, – согласился Безуглый.
47.
Саня проснулся вечером.
Снилось ему что-то невнятное. Будто стоял он перед Краем, а с той стороны на него смотрел он сам. Сначала Сане показалось, что это его отражение, хотя обычно гладкий краенит вопреки законам физики отражал плохо, превращая изображение в нечеткие световые пятна. Он показал себе язык, но двойник не ответил тем же, а покрутил указательным пальцем у виска.
«Привет», сказал ему Саня, ничуть не испугавшись. Он якобы стоял на дне морском, и вместо слов стайка пузырей выскользнула изо рта и неторопливо поднялась, исчезнув на высоте. Утонуть он не боялся, хотя плавал слабо и с трудом держался на воде.
Двойник показал пальцем на уши – дескать, не слышно. Тогда Саня развел руками, мол, ничего поделать не может. Наконец, приметил установку направленную конусом к нему и осознал, что находится по Другую Сторону Края. Там, куда всегда мечтал добраться.
Включился луч и начал рез.
Саня обернулся, чтобы оглядеться, но увидел только каменистый грунт, уходящий в кромешную тьму.
– Э-эй! – крикнул он. – Есть кто дома?
На этот раз вместо пузырей раздался крик, тут же подхваченный громким эхом. Саня поежился, с испугом уставившись во мрак.
– Чаво раскричался-то? – ответил сварливый старушечий голос. – Орет, будто у себя дома.
– Кто вы, бабушка? – спросил он, вглядываясь в темноту и от всей души надеясь увидеть безобидную пожилую женщину.
– Кто-кто, – передразнили из сумрака. – Знамо, кто. Я есмь.
Саня разглядел неясный низкорослый силуэт, идущий к нему и мерно покачивающийся из стороны в сторону. Он замер и позабыл о двойнике, сверлящем дыру в Крае.
После напряженных секунд-минут-часов – во сне трудно определять время – тьма расступилась, и при слабом свете, проходящем через стену, он разглядел невысокого роста старушку с клюкой, приближающуюся хромающей походкой.
Саня сумел рассмотреть ее лицо и пришел к выводу, что она и в молодости вряд ли смогла бы претендовать на участие в конкурсе красоты. Если определять возраст по внешности, можно было смело дать ей пару-тройку сотен лет, а то и все пятьсот. Из трех десятков зубов у нее остался один – нижний передний, несоразмерно огромный и сильно выступающий вперед, даже когда она закрывала рот.