– Тогда сама ему сообщи, что пришли от Михалыча! – не унимался Пепел.
– Не буду я ему ничего говорить!
– Он тебя уволит. Скажу, что ты меня не пустила, нехорошая женщина! Злая, и на людей бросаешься.
Они вдвоем уставились на Платона, выступившего в роли арбитра, принимающего окончательное решение. Платон покосился на Пепла и велел Валентине:
– Доложи.
Нетвердыми движениями она набрала номер по быстрой кнопке и произнесла в трубку с осторожностью человека, ступающего по тропинке сада с ядовитыми змеями:
– Иван Демидович, прошу прощения. К вам пришел мужчина и настаивает, что с ним назначена встреча. Говорит, от какого-то Михалыча… Да, хорошо. Я поняла.
Она положила трубку и рассеянно посмотрела сначала на Платона, а затем на Пепла.
– Иван Демидович ждет, – ее голос дрогнул. – Проходите сюда.
Пепел расплылся в улыбке.
– А я чего говорил! Ждет он! Ждет, а ты не верила!
Он в развалку потопал к кабинету Демидовича, позвякивая на ходу пакетом. Платон кивнул Валентине и вернулся к себе, гадая, зачем Демидовичу общаться с алкашом-бездельником.
Интересно увидеть собственными глазами таинственного Михалыча, известного, кажется, каждой собаке.
Платон подошел к окну. С высоты четвертого этажа виднелась крыша лоскутовского НИИ, в одной из лабораторий которого копошился со своей установкой Тальберг – угрюмый, неспособный взглянуть дальше собственного носа и настолько мелкий и ничтожный, что даже не получается навесить на него завалящего нецелевого использования средств.
– Врешь, не возьмешь. Был бы человек, а статья найдется.
Заглянула Валентина и с порога объявила:
– Платон Иванович, вас Иван Демидович вызывает.
Платон переложил потрепанный отчет со следом от кофе из одной стопки в другую, пытаясь сообразить, что Котов от него хочет и какую из бумажек взять с собой.
– Говорил, зачем? – спросил он.
– Нет. Просто позвонил и сказал: «Пусть Талаев зайдет».
– Как у него с настроением?
– Нормально, – пожала плечами Валентина. – Он с приезда в Лоскутовку необычно спокойный.
Платон сгреб скопом текущие документы в папку с тесемками и засунул под мышку.
– Платоша, – обрадовался Демидович, едва завидев Платона. – Закрой кабинет.
Теряясь в догадках, Платон запер дверь на защелку. Демидович по необъяснимой причине светился от радости, и Платон не мог вспомнить, когда видел его в таком возбужденном и жизнерадостном состоянии. Платон сел и положил перед собой папку с текучкой.
Демидович проигнорировал его действия и, судя по всему, звал отнюдь не по рабочему вопросу.
– Глянь, какой мне презент принесли! – Котов жестом фокусника материализовал из воздуха безымянную бутылку и передал Платону.
«Догадываюсь, кто эту ерунду притащил», смекнул Платон, принимая из рук Котова «презент». Очередная настойка от Михалыча имела не ярко красный цвет, а самый натуральный черный. Он покрутил бутылку, внутри поднялась маленькая буря с серебристыми отсветами, словно от графитовой пыли. Выглядело абсолютно несъедобно, и Платон решил не пить эту гадость ни при каких обстоятельствах.
– Ты так сосредоточенно не разглядывай, – обиделся Демидович. – На внешний вид не смотри, это второстепенное.
Платон мысленно не согласился, но вслух возражать не стал. Он перестал терзать бутылку и вернул Котову.
– Самое главное, ты не знаешь, как она пьется.
К сожалению, Платон имел опыт распития настоек от Михалыча. Как ему тогда поведали, идет мягко, но «шибет на раз».
Когда толпа доминошников не смогла вспомнить, где он живет, он проснулся дома у Костылева с мыслью «Кто я? Где я?». Сперва решил, что находится в вытрезвителе и уже приготовился требовать руководство, но вскоре сообразил, что это просто чужая квартира, хотя и убогая. Выцветшие обои пузырились, угрожая съехать на пол. Лакированная мебель родом из прошлого века нагнетала суицидную тоску, от которой немедленно хотелось повеситься. Особенно выводил из себя сервиз, забитый пыльными фарфоровыми петушками и рыбками, целесообразность принципиального существования которых для Платона оставалась загадкой с детства, когда его заставляли вытирать их тряпкой по часу кряду. С тех пор к декоративным сервизам у него выработалась стойкая аллергия.
Он попробовал встать. Мужики не соврали, голова кружилась, но не болела. В теле ощущалась слабость, и он понял, что нужно срочно выпить кофе, чтобы прийти в какое-то подобие формы. У дармоедов-доминошников каждый день выходной, а Демидович не гнушается работать и по субботам, и по воскресеньям.