«Как быть?», подумал он, проваливаясь в долгожданный сон, где Алексей Алексеевич стоял за кафедрой перед пустой аудиторией. Одинокий Тоцкий на верхних рядах скрывался от его осуждающего взгляда. Ушинский покачивал головой, констатируя, что зачет провален, а предмет не усвоен.
– Как вы могли? – твердил он тихо, но его голос многократно преумножался громким эхом огромного помещения. – Я же просил, я столько раз повторял. Не дозволено никаких отношений, кроме платонических!
Тоцкий понуро уставился на растоптанные туфли с чувством глубокого стыда за бесцельно проведенные пять лет в стенах университета. Алексей Алексеевич костерил его, словно хуже студента за годы преподавания не случалось.
Тоцкий чувствовал огромную тяжесть вины перед добрым стариком, любившим свой предмет. Занятый самоуничижением и готовый провалиться сквозь пол – в сновидении такое вполне могло произойти буквально – он не сразу заметил исчезновение голоса Ушинского.
Алексей Алексеевич с закрытыми глазами вцепился в кафедру двумя руками и трясся в эпилептическом припадке.
– Профессор! – крикнул Тоцкий и бросился к нему для оказания первой помощи. Он торопился, спотыкаясь о большие ступени и цепляясь за ряды, будто это происходило в действительности.
Глаза Ушинского закатились, и, казалось, он вот-вот упадет. Тоцкий сделал отчаянный рывок и в два шага преодолел остаток пути, намереваясь подхватить падающего профессора. Но в последний миг понял – старику вовсе не плохо, а очень даже хорошо. Из-под кафедры показалось круглое женское лицо, в котором он узнал однокурсницу Светку, краснодипломницу, гордость факультета и образец для подражания.
– Учти, это твой извращенный сон, а не мой, – прохрипел задыхающийся профессор, застегивая ширинку. – Предупреждаю, не суйтесь в мои сновидения без подготовки.
Тоцкий от отвращения содрогнулся и проснулся. Он обнимал спящую Ольгу, прижимавшуюся к нему даже во сне. «Чем меньше женщину мы любим, тем больше нравимся мы ей», подумал он грустно и уже не заснул.
38.
После обеда позвонила Марина и напомнила про пятницу. Платон скривился, одновременно радуясь неспособности телефонной трубки передавать выражение лица.
– Я так устала! – говорила Маринка. – Мне нужно обязательно расслабиться. Хочу красного вина и страстной ночи!
«Если устала, поспи», подумал он недовольно и свободной рукой перелистал ежедневник, сочиняя ответ поудачнее.
– Мариш, – сказал он скорбно, – дел невпроворот, занятость сумасшедшая. Вернусь поздно и на нервах.
– Подожду дома, сниму тебе напряжение, – сладко промурчала она. Он внезапно почувствовал это самое напряжение, но спохватился и предложил:
– Давай пропустим наше рандеву, а на следующей неделе наверстаем.
– Ну… – в ее голосе послышалось разочарование. – Или все-таки?
– Я бы с радостью, но выходные заняты полностью.
– Ладно, – сдалась она. – С тебя ресторан.
– Хорошо, – он смирился, готовый пообещать хоть слона в коробке с бантиком, лишь бы она отстала. – Только в Лоскутовке нет ресторанов.
– Не глупи, – хихикнула Марина. – В кафе, как обычно.
Она вдруг стала серьезной, замялась и произнесла:
– Люблю. Пока!
Платон даже через помехи ощутил ее волнение.
– Я тоже, – ответил машинально, пребывая в растерянности от неожиданного и неуместного признания.
Он положил трубку, не представляя, как сообщить, что пятничные посиделки придется прекратить. Марина ему нравилась, но Лизка не выходила из головы, плотно и надежно там закрепившись, словно прибитая к подкорке ржавым ингредиентом номер шесть.
В конечном счете, именно поэтому он вызвался с Демидовичем на окраину цивилизации. Ради нее отыскал квартиру в том же доме. Он ненавидел родной город за убогость, серость, прогрессирующий алкоголизм и отсутствие перспектив как у населенного пункта, так и у жителей. Он с первого курса стремился остаться в столице – брался за любую работу, проявлял инициативу, угождал начальству, пресмыкался, а утром следующего дня обходил на повороте тех, перед кем еще вчера унижался и бегал на цыпочках.
Недоставало отдыха, но в редкие мгновения, зовущиеся отпуском, он разъезжал по странам мира. Хотя предпочел бы путешествовать не в одиночестве и не с накрашенной воблой, по недоразумению являвшейся бывшей женой, а с Лизкой…