«Как он человечество ловко ввернул», подумал Саня, глядя на одухотворенные лица, с восхищением взирающие на размахивавшего руками пастыря в грязном балахоне из серии «парадное рубище для праздничных мероприятий».
– И мы не должны стесняться проявлять гнев – праведный и спасительный!
Это гораздо хуже. Саня прикинул будущие действия на случай, если эта ватага набросится и попытается растерзать их в клочья «в порыве праведности».
– Но не пристало направлять благородный гнев на слабых духом людей, вынужденных подчиняться преступным приказам…
Саня с облегчением выдохнул. Значит, бить пока не будут.
– Необходимо добраться до корня этой заразы! Руководство института не вправе нас игнорировать! Они пожалеют, что пытались обмануть нас таким наглым образом!
Орава оглушительно загудела и заулюлюкала. Ни дать, ни взять, свора собак, готовая кинуться на прохожего, стоит только хозяину отпустить связку поводков. Потом расселись по автобусам и уехали, оставив обалдевшего Семена стоять в оглушающей тишине.
– Ой, не к добру, – покачал головой Саня.
40.
Краепоклонники с примкнувшими к ним сочувствующими громко орали. Крики прослушивались на любом этаже в любой комнате, словно протестующие слонялись по коридорам, а не стояли на улице.
– Форменное безобразие! – возмущался Кольцов. – Куда смотрит милиция?!
Милиция косо смотрела на фестиваль плакатов и речевок, не решаясь вмешиваться без особого распоряжения. Они не торопились прибегать к силе и проявлять инициативу, рискующую стать наказуемой.
Прибывший на место отряд стоял по периметру шумящей толпы и следил, чтобы никому не набили морду под шумок социального протеста.
– Полное бездействие правоохранительных служб, – негодовал Кольцов. – Они нам производство сорвут. А если покажут по телевидению и прознает центр, последуют неприятности.
Он недвусмысленно уставился на Платона с целью побудить того задействовать пресловутые связи для решения очередной проблемы.
– Я не слепой и сам вижу. Что-нибудь придумаю, нет необходимости постоянно напоминать.
– Просто… – Кольцов не договорил, запнулся, обреченно махнул рукой и вышел, согнувшись под гнетущим взглядом Платона.
Платон рухнул в мухинское кресло. В центре на многое закрывали глаза, если это проходило тихо и незаметно, но в случае сильного общественного резонанса могли и показательную порку устроить. Надо держать ухо востро и чувствительней любого флюгера определять направление ветра.
Пришел Костылев, принес отчет, подписанный Пеплом.
– Вот бумажки, как просили.
Цифры в таблицах свидетельствовали о резко возросшей рентабельности.
– Мы на экспорт работаем, – пояснил Костыль.
– Куда? – у Платона отвалилась челюсть.
– В соседний район возим. Гребут платоновку, то есть «золото», мама не горюй.
– А, в этом смысле…
Костылев отсалютовал и удалился.
Платон провел день, не меняя позы и почти не шевелясь. Дважды в кабинет заглянула Наталья – сначала она собиралась полить цветы:
– Ой, мне показалось, вы на обеденном перерыве. Думаю, пока вас нет…
Флору на подоконнике она все-таки опрыскала из пульверизатора.
Повторно она зашла, чтобы сообщить, что уже поздно, и ушла. Платон рассеянно кивнул.
Из института вышел глубоким вечером. Оглядел безлюдные улицы в поисках служебного автомобиля. На глаза попался замызганный попрошайка, сидевший на перевернутом деревянном ящике и просивший милостыню. Он закутался в плащ с длинными, лежащими в дорожной пыли полами и непрерывно жевал, посматривая на прохожих из-под дырявой шляпы с огромными полями – Платон последний раз видел такую в далеком детстве на фотографиях прабабушки.
– Эй, – крикнул он. – Давай отсюда, бегом. Не нужно сидеть под институтом. Охрану позову, она тебя живо в два счета вытолкает!
– Сейчас-сейчас, – раздалось в ответ. – Ухожу. Не хочу доставлять неприятностей.
Попрошайка резво вскочил, схватил картонный коробок с миской для монет, и поковылял прочь, опираясь на странную палку, заточенную с нижнего конца.
– Чтобы тебя здесь не видел, – крикнул вслед удовлетворенный Платон. – Расплодилось бездельников, шагу ступить некуда.
Он повернулся и направился к автомобилю. Шел он неспешным шагом важного начальника, обдумывая, чем занять остаток вечера. Подойдя к машине, склонился над задней дверцей и вздрогнул от крика водителя, перепугано глядевшего за спину Платона: