Гейерстам Густав
Крайние шхеры
Густав Гейерстам.
Крайние шхеры
Роман
Перевод со шведского В. Фирсова
Издание "Вестника иностранной литературы"
I.
Шхуны возвращаются.
Нет шведского острова, который лежал бы далее на запад, чем серые шхеры, с коих шхуны ежегодно уходят в Немецкое море, чтобы рыбачить у Английских островов и доставлять рыбу на плоские шхеры Богуслэна. Нигде мере не бывает синее, нигде нет воды солонее и нигде кровь в сердцах людей не течет горячее.
Сольшер [Solsker -- по-шведски: солнечная шхера] называется остров, и он оправдывал свое название.
На серых шхерах играло полуденное солнце. Оно набиралось силы от моря. Казалось, что солнце и море слились в поцелуе, и от этого поцелуя становились светлее и сильнее. Сеянце золотило высокие, серые скалы по всей длине острова. Оно переливалось во всех цветах -- сером, зеленом, красном, белом и коричневом -- коими были окрашены домики, рассеянные по склону острова: от верхнего гребня, где в дурную и хорошую погоду церковь и мельница как бы состязались, которой из них удастся скорее коснуться облаков, и вниз до самой гавани, -- возле коей избы и долины скучились в беспорядке, где всегда стоял запах вяленой рыбы и где босые ребятишки бегали среди кошек и кур. Солнце ярко освещало колокольню церкви, ее низкую черную крышу и красную боковую стену. Оно светило небольшим зеленым деревцам, съежившимся от морских ветров в жалкие кусты за полуразвалившейся оградой церковного погоста. Оно жгло жмурившихся пестрых кошек и босых ребятишек. Оно так и пылало в ярких взъерошенных перьях петухов, которые разгуливали, отворачиваясь от ветра в то время, как их красные гребни над спесиво надутыми затылками напоминали фески турецких пашей.
Но особенно весело горело солнце над кучкой женщин, стоявших на высоком утесе и теснившихся из-за ветра около желтой стены. Невысокая стена мало помогала, и ветер свистел вокруг бедер и волос женщин, облитых точно трепетавшим солнечным светом. Он хлопал их юбками вокруг колен, срывал головные платки и трепал прически так, что космы волос развевались около висков.
Ведь дул жестокий вест, тот же вест, который всегда дул дни и ночи напролет, когда солнце заходило в красном закате и поднималось столь же красное при безоблачном небе. Ветер был сначала только свеж, с белыми барашками над волнами. Но в продолжение дней и ночей он крепчал, пока не разразился на море сухим штормом, и гудел теперь в светлые летние ночи вокруг изб, не давая женщинам спать.
И теперь, когда он свистел вокруг кучки женщин, собравшихся на утесе, где солнце пылало на желтой стенке, он был так силен, что пожилые женщины лишь с трудом могли устоять на скале, а дети ползали у ног взрослых и держались за юбки. Грохот морского прибоя, при ярком июльском солнце, казался оглушительным, подавлял все другие звуки и смыкал уста желавшим говорить.
А женщины, стоявшие на утесе, все хотели говорить. Их сердца были переполнены той тревогой, к которой нельзя привыкнуть, как бы длинна ни была жизнь и как бы часто ни повторялось испытанье. Их кровь горячее, чем у других женщин того же класса, и потому в сердцах у них больше любви и нежности. Им хочется говорить, потому что они собрались наверху утеса, мучимые общей тревогой, общим страхом и общей тоской. Но ветер заглушал их голоса, а потому они не говорили, но продолжали молча, с напряжением смотреть на море.
Там на море, далеко за последними утесами, где белая пена взбрасывалась высоко к солнцу и рассыпалась, точно снег, мелькал парус. Это шла "Полярная Звезда" -- большая шхуна, которую вел Сторе-Ларс и на которой были их близкие, родные.
В первые дни, когда начался жестокий вест, вернулась только первая шхуна, направившаяся домой через Шетланд. Она вернулась с полным грузом трески и камбалы. Жены и дети рыбаков встретили их в гавани и повели домой. На следующую ночь вернулась вторая шхуна, а днем позже -- третья. Полярная Звезда замешкалась, Полярная Звезда и еще одна шхуна поменьше, а сухой шторм над синим сверкавшим при солнце морем все крепчал. Именно потому, что другие жены уже дождались своих, собравшиеся на утесе женщины были полны тревоги. По ночам им снились зловещие сны, а днем они тихо стояли на утесах и смотрели вдаль, поверх волн и их пенящихся гребней.