Он молча шел между своими стариками по хорошо знакомой дороге к старому дому. Все было, как всегда! Вот поворот у маленькой пристани и отсюда дорога взбегала прямо на гору; дальше уже не было настоящей дороги, а приходилось переходить по полусгнившему бревну, перекинутому через расщелину, и указывавшему, где можно выйти опять на дорогу. Потом путь шел, огибая один дом за другим, и всюду он видел знакомые лица, приветствовавшие его кивками, всюду к нему тянулись руки для пожатия, всюду раздавались голоса, дружелюбно и весело поздравлявшие его с прибытием, как издавна велось при вращении рыбака из дальнего плаванья. Чувство родственной язь с общиной, живущей и зависящей всецело от моря, очень сильно Б наружных шхерах, и не нашлось бы ни одного, который бы не сознавал, что всякое благополучное возвращение из дальнего плавания -- есть победа над морем и общими опасностями и не чувствовал бы при этом личной радости. Вот почему в шхерах всегда бывает точно светлее, когда суда возвращаются домой.
Но Нильс чувствовал теперь меньше радости, чем бывало обыкновенно, после долгих плаваний, когда он ступал на родной берег. Его мысли были заняты совсем другим, и в сердце его прокралось какое-то дрожащее чувство, которое вызывало падение духа. Точно в воздухе чуялось какое-то несчастие. Нильс не мог отделаться от впечатления чего-то тяжелого, что помимо его воли владело им и делало его задумчивым.
Пока мать пошла домой, чтобы приготовить пищу, он последовал за отцом на свою постройку, расположенную отдельно на скале, у подошвы которой расстилалось уже залитое солнечным светом открытое море. Здесь он затеял свою постройку и, как все, которые только могли, по возможности строил избу собственноручно. Сам он выбрал это место далеко на вдавшемся в море мысу. Теперь Нильс стоял п смотрел на постройку, причем сразу оценил, насколько работа подвинулась без него вперед. Дом уже был выведен под крышу; новые бревна, чисто отесанные, сверкали на солнце; через пустые просветы окон и дверей синело море. Нильс находил все это красивым. Но он подумал о той, ради которой затеял эту постройку, и тотчас же заметил, что она как-то вдруг и необъяснимо стала ему далекой. При этой мысли ему показалось, что вокруг него стало пусто, и он не испытывал радости, которую ожидал, при виде собственного дома, уже гордо возвышавшегося на скале. Наоборот, он стал раздумывать, хорошо ли он делал, связывая себя этой постройкой и приковывая себя к острову, на котором поколения за поколениями подрастали, женились и устраивали свои жилища, рожали детей, старели и умирали... Раздумывая об этом, Нильс почувствовал не радость, а печаль.
-- Разве ты недоволен? -- спросил отец. -- О чем ты раздумываешь?
-- Конечно, доволен, -- сказал Нильс. -- Быстро у вас пошло...
Больше он ничего не смог сказать, потому что сам находил, что имел все основания быть довольным, а то, о чем он раздумывал, было ведь только "глупостями". Но он не мог принудить себя войти в настроение, какого желал, п он не понимал, откуда брались его странные мысли, точно переливавшиеся в солнечных лучах этого ясного июльского утра.
Ему жилось слишком хорошо, вот и вся загадка, -- говорил он себе. И он усмехнулся над своими странностями.
Дело в том, что Нильс попал этим летом в рыбачью артель по чистой случайности. В сущности, Нильс был лоцман. Он был запасным лоцманом в лоцманской команде; ему предстояло осенью принять должность и вступить в исполнение службы. Нильс принадлежал к чисто лоцманскому роду. Его отец был лоцманом так же, как отец п дед отца. Все они носили казенные куртки, все они проводили жизнь на море, направляли суда в порты и смотрели на то же море, столь мирное при солнечном свете в тихую погоду, но полное злобы и угроз, когда буря разбивала его гладь и бичевала волны так, что они в пене и мыле бросались на берега.
История заключалась в том, что старый Олафсон был в свое время лоцманом, но теперь уже был в отставке, которую получил по той причине, что у него осталась только одна настоящая нога; другая была искусственная. Искусственную ногу он получил вместе с пенсией от правительства после того, как упал с палубы английского грузового парохода в его трюм и сделался калекой на всю жизнь. Нильс хорошо помнил и, пока жив, не забудет того дня, когда это случилось. Был октябрьский вечер. В избу, где он был один с матерью, вошли два человека. Они остановились у дверей и точно не смели заговорить. Мать так и сорвалась с места и закричала:
-- Где у вас Олафсон? Где он?