-- Спасибо на этом.
Нильс сказал это как бы не одной Мерте, а всем женщинам, и затем стоял некоторое время, застенчиво переводя взгляд с предмета на предмет в этой оживленной картине. Он смотрел на толпу женщин, на груды рыбы, на пристань, на скалы н воду, но, в сущности, он ничего из этого не видел. Он слышал только звук голоса, только что шептавшего ему слова, вернувшие ему счастье, и, так как сам он был прямодушен и не умел притворяться, то ему внушила даже уважение эта ловкость: при всех прошептать о свидании, и сделать это так, что он один расслышал!
В самом деле никто не слышал, так тихо Мерта точно выдохнула свои слова. Только мать Альбертина, когда Нильс пошел дальше, направляясь в гору, в сторону мельницы, многозначительно посмотрела на Мерту. Но Мерта была так счастлива, что вздумала выказать излишнюю имелось.
-- А ведь вы были правы, -- сказала она. -- Дельфин пришел к утру, как вы предсказывали.
Мать Альбертина удивилась дерзости девушки. При том она не любила, чтобы при людях так открыто говорили о ее способности "видеть". Она с горечью сжала губы и ее лицо потемнело, как перед непогодой.
V.
Любовное свидание.
День клонился к концу, и работа была отложена. Желтое и все еще горячее стояло солнце на краю небосклона и его длинные желтые лучи целовали воду, разбрасывая розовые блики по ней, а на продолговатом, окаймленном серебром облачке, плывшем в светлой синеве неба, сгущались в пурпурный цвет. Краски лились с неба на отдаленнейшие шхеры, которые так и горели, смешивались с тихой водою, а она сверкала между шхерами, как огромное зеркало, чистое и лиловатое, отражая в смягченном цвете все, что пылало наверху.
На шхерах царило то настроение, когда тишина бывает глубокая и спокойная, и даже однообразный плеск прибоя кажется упоенным тишиною. В этой тиши ничто не звучит так странно как кваканье лягушек на болоте, которые находятся в дальней части острова. Это кваканье так резко прорезается в общей тишине и в то же время так удивительно гармонирует с нею. Так и кажется, что этот грубый, натруженный звук нарочно существует, чтобы наводить мысли на пути, которые ведут прямо в таинственную мастерскую природы, где нет ничего неподвижного и где постоянно совершается что-нибудь новое.
Прибрежный житель сидит иногда и прислушивается к этому звуку, и как-то странно смешивается этот звук с великим зрелищем моря, которое постоянно изменяется. И этот вид точно углубляет его собственную жизнь.
Солнце все склоняется. Оно опустилось в треугольный просвет между двумя темными утесами, и они вздымаются над водою, подобно чудовищным теням. По мере того, как солнце заходит, тени становятся чернее у основания скал, тогда как их гребни и небо вокруг пылают еще сильнее. Что-то сверкает, что-то дрожит и свертывается, точно игра красок тихо гасится невидимей осторожной рукой -- и спокойное, мягкое освещение сменяет слишком яркий блеск красок. Вот начали опускаться сумерки, точно дымка, над морем и шхерами, и кваканье лягушек звучит громче, как будто раньше оно смягчалось блеском солнца, которое теперь уже скрылось.
Вот опять загорелось над скалою, точно большой сверкающий глаз проглянул сквозь кроткие июльские сумерки, и на огромном зеркале тихого моря засверкал целый поток света. Поток света идет от маяка и, точно стрелка неимоверно большого часового механизма, вздрагивая передвигается, бросая над морем и скалами широкие световые полосы среди теней, оставленных после себя закатившимся солнцем. На море и между шхер колышутся световые волны, а если всмотреться в даль, открываешь их продолжение в виде световых полосок, которые, все умаляясь, точно всплывают и снова тонут в море, которое тихо колышется, вздымаясь и опускаясь, как дышит во время спокойного сна здоровый, сильный человек.
Прибрежный житель ко всему этому привык. И все таки сможет подолгу сидеть, смотря на это, и чувствуется, что мысли его точно шевелятся и почтительно затихают перед величием этой тиши, чувствуется, что тревога, в нем смягчается, и точно все, что возмущается, все, что хочет мучить и оскорблять, опускает оружие и преклоняет колена перед великой тишиной, могущественной, как мысль самого Милосердия.
Не знаю, почему этот вид моря в вечерней тиши во мне самом так часто вызывал мысли о всеблагой силе, которая без чувствительности, но с неистощимым милосердием заставляет затихать и сглаживаться волны на большом море страстей. Поверхность сглажена, и над глубиной спокойно. Только там, на дне, продолжает расти вся растительность глубины, никогда не поднимающаяся к дневному свету.