* * *
Над кручей утеса сидит человек в белой фуражке, темно-синей паре и таких же темно-синих матерчатых башмаках. Он уселся так, что его нельзя видеть из селенья, и когда он время от времени поднимается, чтобы посмотреть поверх гребня скалы на тропинку, по которой можно пройти от кладбища к наружным утесам, -- он всякий раз снимает фуражку, чтобы она не белела в сумерках и не выдала его перед товарищами, толпившимися на лоцманской площадке. В промежутках -он сидел, погруженный в мечтательное созерцание, точно не мог вдоволь насмотреться на расстилавшийся перед ним вид, хотя столько раз уже видел его раньше.
Человек был в удивительно мягком настроении. Он не выказывал нетерпения. Потому что он знал: та, которую он ожидает, придет, и ему нечего тревожиться, что придется ждать напрасно. Он был в настроении счастья; только в самом его счастии была как бы примесь чего-то тревожного, точно из самой глубины неведомого к нему приближалось что-то, с чем он не желал познакомиться.
Он работник моря, но в то же время он мечтатель и, если он не может выразить всех своих чувств Словами, даже хотя бы ясно сознать их, все же светлая гладь моря, закат солнца, росшие вокруг его сумерки, квакавшие в болоте лягушки, плеск волны у берега -- все это надвинулось на него и породило в нем мысли, соответствовавшие тишине. И в этот час он переживает впечатление, точно все, что бывает в мыслях человека, и все, что вмещается в его жизни, как бы сошлось в чрезвычайном настроении, которое владеет им и в котором летняя ночь как бы сливалась с его сердцем.
Человек на утесе ложится и смотрит на небо, на котором звезды мерцают уже в полумраке летней ночи. Синева, частью такая светлая, напоминает о весне и Ивановой ночи, но проникнута теплом лета. И лежа тут, он вдруг забывает свои желания, забывает все, кроме мыслей, которые овладевают им. И ему вспоминается прошлое. О, ему вспоминается многое!
Он вспоминает, как он ребенком бегал именно здесь, по этим самым скалам, держа в руках, точно сокровище, своего первого краба и свою первую рыбу. Он вспоминает, как он шел здесь и раздумывал, когда уже был в состоянии думать, как мир велик, и придется ли ему увидеть, что находится за глубокой чертой, где сходились море и небо. Он вспоминает, как он здесь бродил уже четырнадцатилетним мальчиком, когда с отцом уже случилось несчастие, и как он чувствовал себя взрослым человеком, размышляя, что теперь мать должна надеяться только на него. Помнит он, как тогда вдруг потемнело вокруг его мечты когда-либо уехать отсюда, и он почувствовал, что судьба железными руками приковала его к этой земле, где до него его деды жили, состарились и померли. Он помнит, что, несмотря на свою юность, он тогда ясно сознал это, и эта мысль, точно острым долотом разбила его детские мечты и принудила его смотреть на действительность трезво и холодно. Но как бы там ни было, это время прошло, и он уехал и оказался на море, так как не мог устоять перед искушением увидеть свет, который манил его. Потом он бывал в дальних плаваньях, видел то, что прежде лишь другие рассказывали о чужих землях, ел виноград на юге, смотрел, как смеялись черноглазые женщины, когда он просил у них любви... Но он вернулся и на этом самом месте, где он теперь сидел, пробилось в нем однажды сознание, что, куда бы в мире он ни попал, его будет тянуть назад, к этому скалистому берегу, где не могли расти деревья, но где он чувствовал себя на родине и где волны его жизни всегда успокаивались.
Опять Нильс вскочил. Отчего она не приходит? II что, в сущности, все это означало? Куда уносятся сегодня его мысли, что он чувствует себя так странно? Почему этот странный летний вечер овладел им внутри и снаружи и мутил его?
Опять Нильс смотрел на море, точно оно могло дать ему ответ, и ему пришло в голову, что уже многие до него сидели и тоже смотрели на это самое море, тоже точно ждали, что получат ответ из той дали, которой никто не достигнет, где небо и море сошлись воедино. Он думал об этом, пока не вскочил, заслышав шаги.
Выпрямившись, он увидел тонкую, длинную тень, поднимавшуюся за гребнем скалы. Она приближалась со стороны долины точно летела над тропинкой, протоптанной столькими ногами ради таких же тайных свиданий. И вдруг счастье точно расцвело в нем полным цветом и та же радость, которая пылала в нем, когда он встретил у пристани взгляд Мерты и услышал слова, которые она прошептала, овладела им. Он не побежал к ней навстречу. Он только встал, стыдясь силы своего чувства, от которого все его члены дрожали. Уверенный в своей победе, улыбаясь, радостный, он дал ей близко подойти к себе, потом тихо поднял обе руки и обнял ее. В следующее мгновенье он уже покрывал ее шею и. лицо поцелуями.