Поэтому старый Олафсон был почти озабочен, когда выступил с вопросом, не может ли сын идти в плаванье вместо него, и почувствовал настоящую благодарность, когда Нильс, не выказывая ни малейшего удивления, согласился на его предложение и объявил, что с постройкой не к спеху.
Вот чего добилась мать Беда лишь немногими умными словами. Но чего ей не удавалось добиться -- это получить ясное представление о случившемся с Нильсом. Между тем известно, что нет ничего более трудного для старой женщины, очень желающей что-нибудь узнать, как согласиться признать это необъяснимым, а если к тому же эта старая женщина-мать и то, что она хочет разузнать, касается ее единственного сына, -- то ее возбужденное беспокойство поднимается через край и соответственно обостряется ее изобретательность.
Тем не менее мать Беда держала себя тихо и не пошла по соседним дворам для удовлетворения своей любознательности. Ни за что не хотела она выставить Нильса предметом деревенской болтовни. Лучше она согласна была переносить свою досаду в одиночестве, хотя бы до судного дня?
Был, однако, один человек, которого мать Беда, после зрелого размышления, нашла возможным осторожно расспросить. Этот человек был никто иной, как старый Бом, который всегда знал то, что творилось среди молодежи, и всегда разнюхивал любовные приключения, точно ждал, что кое-какие крохи от богатого стола молодежи перепадут на долю его бедной старости. С Бомом можно было болтать о чем угодно, шутить и балагурить, точно вся жизнь была лишь игра, и никто не нашел бы в этом ничего подозрительного. Между тем, Бом был не глуп, хотя мать Беда могла бы признаться, что знает старуху поумнее его, и эта старуха всегда сумела бы устроить так, что одураченным оказался бы Бом. Случалось ей и раньше водить за нос таких стариков.
Мать Беда обложила молитвенник носовым платком и надела праздничное платье. На улицу она вышла расфранченная и направилась прямо на гору, к церкви. Было воскресенье и только что начали звонить к обедне. Весело разносился по шхерам колокольный звон; из светлых домиков начали выходить прихожане. Мужчины и женщины, молодые и старые -- брели они к маленькой деревянной церкви, которая стояла за ветром среди каменных стен, окружавших зеленый погост, где старые пригнутые к земле ветлы склонялись над обветренными могильными плитами и покачнувшимися крестами.
Колокола звенели и сзывали всех; мужей, недавно лишь вернувшихся на своих шхунах, чтобы на следующей неделе опять выйти на пашню моря, и жен, недавно лишь дождавшихся своих мужей, чтобы со следующей же недели опять сидеть дома наедине со своими тревогами и ожиданиями -- все они сошлись, как на сходку и, когда колокола умолкли и загудел церковный орган -- гордость всего острова -- степенно сидели на старых церковных ^скамьях и ждали молитвы о плавающих и путешествующих и благодарения за счастливое возвращение. Тут были все; Сторе-Ларс и Олафсон, мать Альбертина с дочерью и маленьким Альготом -- бодрые, здоровые и расфранченные, все вперемежку. Даже взрослая молодежь пришла сегодня в церковь. Как Мерта, так и Нильс, были там, хотя сидели на приличном расстоянии друг от дружки, и на скамьях рядами виднелись команды Полярной Звезды, Дельфина и других судов, все в новых светлых галстуках и белых воротничках, выбритые, подтянутые, серьезные и безмолвные.
Пока длилась проповедь, иной, может быть, отвлекался от нее и сидел погруженный де> собственные мысли. Летом ведь жарко, а плоть немощна во все времена года. Но когда наконец началась молитва, которой все ждали, точно вздох пронесся по небольшому собранию и теперь уже все были внимательны. Потом, когда орган еще гудел после последнего псалма и гулко раздавался топот тяжелой обуви о дощатый церковный пол, многие чувствовали, что в этот час воздали Господу должное, и верили, что Он позволит им по прошествии некоторого времени опять собраться на этом месте невредимыми и в полном числе.
Мать Беда тоже слушала проповедь и прочитала молитву, как и другие. Но, несмотря на свои усилия сосредоточиться, мать Беда чувствовала себя рассеянной и не могла избавиться от этого. ее мысли были прикованы к чисто житейским делам. Мать Беда почувствовала, как бы укол в сердце, заметив, что слова молитвы проскользнули мимо нее и что она не могла с истинным благочестием и всей душой следить за словами, произносимыми ее губами; она не могла отделаться от мысли, что это могло означать что-нибудь худое для Нильса. А он сидел по другую сторону прохода с полуопущенной головой и лицо его имело выражение жесткости и озлобленности. Мать Беда чувствовала себя неспокойной. Втихомолку попробовала она повторить молитву, когда пастор уже читал другое. Но покинувшего ее сердце благочестия никак, нельзя было вернуть. Мать Беда бормотала слова, но чувствовала сама, что это был бесполезно, и не могла заставить себя чувствовать что-либо иное.