Теперь Дельфин одиноко стоит в гавани и покачивается на якоре. Платье и припасы давно уже доставлены в каюту; постели коек просушены и вытрясены. Трюм чисто вымыт и выскоблен после своего последнего рыбного груза. Все готово и ветер благоприятен. Почему же Дельфин не выходит в море? Почему он не последовал за другими судами старым путем вдоль норвежских берегов, этим хорошо знакомым путем, на котором поколениями хаживали без морских карт и компаса и где волны, солнце и малейшие признаки земли служили путеводными указаниями?
Мешает лишь одно обстоятельство: одна женщина мучается в родах. Это жена Ингеля, которая к приходу шхун, как и Анна, ходила на последях. Теперь Ингелю нельзя ее покинуть. Он бродит вокруг избы, ожидая, что все скоро кончится, чтобы спокойно отправиться в плаванье. Он объяснил товарищам, что его задерживает, и они нашли дело вполне естественным. Ясно, что нельзя оставить жену среди такого дела, и ясно, что нельзя быть хорошим работником, когда тревожные мысли так и рвутся через волны моря к дому. Все это понимают, а потому и бродят без дела, хотя благоприятный ветер дует с земли, и ждут, чтобы товарищ мог со спокойною душою покинуть свою жену. На этот раз даже нет возражающих. Все понимают, что так надо и правильно. Все знают, что, оказывая снисхождение другому, получаешь в свою очередь право на снисхождение; притом чувство товарищества здесь так же сильно, как кровные узы. Может быть, развитие этого чувства зависит здесь от того, что хлеб добывается не от земли, где люди толкутся в тесноте и где все разграничено между твоим и моим, а от великого моря, на котором все имеют одинаковые права и где места довольно для всех сильных рук и мужественных сердец.
Но вот наступило утро и выжидание кончилось. Ингель вернулся к товарищам довольный и гордый и сообщил им, что дальнейших препятствий к отплытию не было. Якорь был поднят, и Дельфин вышел в море. Две гребные лодки велись на буксире. Теперь уже все суда вышли в плаванье и на острове должны были установиться летние будни.
Мерта не говорила с Нильсом с самой ссоры, происшедшей между ними на танцевальной площадке. Сначала она была взбешена и полагала, что никогда и некого еще не ненавидела так, как Нильса. Как он мог быть таким злым и причинить ей такое горе! Несколько раз она давала себе слово, что не сделает и шага к примирению. Но чем ближе подходил день отплытия, тем она становилась тревожнее, и скоро она поняла, что никогда не допускала серьезно мысли, что дело между ними кончено. Кончено! Нет! Между ними произошли только пустяки. Немножко ссоры, немножко брани, словом, такое, в чем никогда не бывает недостатка между влюбленными и что Мерта находила неизбежным. Потом следовало только примириться -- вот и все. Мерта не раз мечтала, как приятно сознавать, что можешь делать с человеком все, что хочешь, и что "никогда Нильс не сможет обойтись без нее.
Мысль, что, может быть, он все-таки покинет ее, пожалуй, даже уйдет в море не простившись, -- сначала не тревожила ее. Это казалось ей настолько недопустимым, что точно оглушало ее при одном предположении, и все начинало мешаться вокруг нее. Иногда ей казалось, что все вокруг нее рушится и тогда она не могла понять, что совершилось и что еще могло ее ждать впереди.
Мерта никак не могла освоиться с мыслью, что все это было действительностью, и ею овладевал гнев. Ведь во всем этом было одно, что оправдывало Мерту в ее собственных глазах: ведь она пошла к нему и сделала попытку примириться с ним. Теперь это ее бесило. Она, девушка, подошла и просила его танцевать с нею! А он при всех сказал "нет" и отвернулся от нее. Положим, почти никто не обратил на это внимания. Строго говоря, никто не слышал, что она ему сказала и что он ответил. Но ведь это было безразлично. Намерение его было нехорошее! И теперь Мерта ненавидела, ненавидела, ненавидела его.
Она ему покажет! Да, если понадобится, она покажет Нильсу, что у нее найдутся и другие женихи к тому времени, когда он вернется.
Вся ее молодая душа была в возмущении и по временам она впадала в такое отчаяние, что стыдилась самой себя. Хотя бы под угрозой смерти не согласилась бы она обнаружить перед людьми, каково ей, в сущности, приходилось. Она притворялась веселой, шутила с молодыми людьми, выходила из дому, когда только могла, и вообще показывалась среди людей. Ей и в голову не приходило, что сначала она делала это главным образом, чтобы хоть издали увидеть где-нибудь Нильса, как не приходило в голову и то, что она серьезно добыла бы себе другого жениха, чтобы доказать, что может сама о себе позаботиться.