Случилось нечто загадочное: в первый раз по уходе Нильса она разразилась неудержимыми слезами. Она ни о чем не думала, она почти не замечала своих слез. Точно все ее тело становилось мягче по мере того, как катились слезы и печали давалась воля. Невыразимая печаль овладела ею, и она почувствовала свое одиночество больше, чем когда-либо. О, такая одинокая, такая одинокая! Громко рыдая лежала она на плоской скале, озаренная луною, а у ног ее свежело необозримое море.
С лоцманской площадки наверху один человек заметил, куда Мерта ходила. Он стал наблюдать за нею с того времени, как месяц народился и сумерки стали прорезаться его желтым светом. Сперва он ее не узнал и думал, что она идет на свидание; он посвистал и засмеялся и, взяв длинную трубу, направил ее в сторону земли, желая рассмотреть, кто была одинокая девушка, шедшая на свиданье так далеко от человеческих жилищ. Но он не мог различить и подумал, что это зависело от того, что темень была слишком сильна, а свет нарождавшегося месяца слишком слаб. Но в тот вечер, когда луна стояла, точно золотой щит на небе, бросая отблеск солнца на воду и землю, он снова направил подзорную трубу на скалы и тогда-то он ясно различил, что девушка сидит одна. В нем загорелась кровь, и он направился быстрыми шагами прямо туда, где была девушка.
Мерта лежала так неподвижно, что, когда молодой лоцман приблизился, он сначала не решился к ней подойти. Он думал, что она спит, и ему показалось невозможным подойти к спящей. Но в это время Мерта сделала движете. То ли она расслышала его шаги, то ли почувствовала на себе чей-то взгляд, -- во всяком случае она приподнялась на локоть и посмотрела на подходившего. Она не сделала никакого другого движения, не тронулась с места даже тогда, когда он подошел и сел возле нее.
Бурно неслась кровь в жилах молодого человека, потому что Мерта, как она лежала на скале, была красива. Платок сполз с ее головы, ноги были обнажены. Молодой лоцман стал говорить. Он сказал все пустые слова, которые мужчина говорит, начиная беседу с женщиной. Не отодвигаясь, не меняя своего положения, она тихо лежала, наблюдая, как он придвигался к ней все ближе и ближе. В конце концов она повернула к нему лицо и только тогда он увидел, что она плакала.
Он не задумал чего-либо худого, он вообще не думал, а просто повиновался кипевшей в нем крови, повиновался ночи, лунному свету, всему величию безмолвной природы, которая побуждает все живущее к жизни. И наклонившись к ней, он обнял ее.
-- О чем ты плачешь? -- шептал он ей.
-- Не знаю, -- шептала в ответ Мерта.
Она была точно одурманена. Она чувствовала радость, что уже не одна. Она чувствовала, что радость возрождается в ней и призывает ее, и она не отворачивала лица от его поцелуев.
-- Август, -- шептала она -- Август!
И закрывая глаза, она обвила его шею руками и почувствовала, точно тонет в чем то неизвестном, великом, что долго поджидало ее и о чем она мечтала в своих самых светлых мечтах. Она точно слилась с безмолвной картиной моря и ночного светила над ним. Слезы прекратились. Она лежала и только вздрагивала чувствуя, как сильные руки поднимают ее и прижимают к груди -- горячей мужской груди, у которой она замерла, такая спокойная и доверчивая, точно никогда не мечтала о другом.
Она пришла в себя, когда руки выпустили ее, и пара глаз пытливо смотрели ей в лицо. Тогда ею овладел стыд. Не проронив ни единого слова в объяснение, легкая, словно ветерок, она поднялась и побежала знакомой тропинкой домой.
Так началось то, о чем еще никто в селении не знал, но что Филле Бом случайно подглядел, и так случилось, что Мерта больше не была одинокой.
Бедная Мерта!
XI.
Что Филле Бом нашел в Марстранде
Август Шегольм был один из холостяков среди лоцманов и самый красивый парень на острове. Когда он спускался с лоцманской площадки, чтобы посмотреть, кто была девушка, одиноко лежавшая при луне внизу, на плоской скале у берега, он не думал ни о чем ином, как о нескольких минутах легкого ухаживанья. Когда же победа досталась ему так легко и Мерта без дальнейшего обвила его шею руками, его первым чувством было весьма естественное удивление. Он завоевал более, чем одну женщину, и считал себя знатоком. Никогда ему не приходилось, однако, так легко овладеть девушкой, да еще такой, как Мерта. Он шел на свидание, помышляя о приключении; теперь можно было только сказать, что приключение началось хорошо. Но в то же время он принужден был сознаться, что ровно ничего не понимал в своей удаче. Он попал в вихрь, который овладел им и одурманил его и оставил по себе страсть, какой он в прежние более легкие связи никогда еще не испытывал.