Двое в черных кожаных куртках подмигнули друг другу, услышав верещание Чиуна. Они дергали за ручку соседний автомат.
— Этот джентльмен будет играть, — обратился к ним Римо. — Если не хотите неприятностей, оставьте его в покое.
— С какой это стати?
— Ради вашей же пользы. Не трогайте его.
— Чего ради мы станем тебя слушать?
— Как хотите, — со вздохом отступил Римо.
Рядом с галереей находился телефон-автомат, еще не превращенный вандалами в писсуар. Римо набрал номер, по которому полагалось связываться со Смитом в вечернее время.
— Какие новости о Липпинкотте? — спросил он.
— Все по-прежнему. Никто не может понять, что с ним, — ответил Смит.
— Чиун говорит, что это какой-то яд.
— В его организме не находят посторонних веществ, — сказал Смит.
— Если Чиун говорит, что это яд, значит, это яд.
— А вы что-нибудь узнали? — спросил Смит.
— Почти ничего, — ответил Римо. — Двое парней попытались укокошить нас посреди улицы.
— Кто они такие?
— Их уже нет в живых. Я не знаю, кто они такие: при них не оказалось удостоверений. Но, Смитти...
— Да?
— На них была больничная форма. Я подозреваю, что в деле замешаны медики. Попытайте свой компьютер.
— Что ж, проверю, — согласился Смит.
Римо заглянул в окно галереи. Двое парней в кожаных куртках, с сальными волосами по моде 50-х годов взяли Чиуна в кольцо, беседуя между собой. Чиун делал вид, что не обращает внимания на их неучтивость. Римо покачал головой и отвернулся, не желая становиться свидетелем развязки.
— Какие сведения от Руби? — спросил он у Смита.
— Пока никаких.
— Хорошо. Когда она позвонит, скажите ей, что мы со всем разберемся, прежде чем она додумается, из-за чего весь сыр-бор. Так ей и передайте.
— Вы обязательно хотите, чтобы я так прямо и сказал? — спросил Смит.
— В общем... — Римо замялся. — Не обязательно. Я позвоню завтра.
Вернувшись в галерею, он нашел обоих юнцов стоящими на цыпочках слева и справа от Чиуна. Римо быстро разобрался, в чем дело: Чиун поймал их за указательные пальцы и заставил двигать рычаги бильярдного автомата.
— Я вас предупреждал, — сказал он юнцам.
— Скажи ему, чтобы он нас отпустил? — взвыл один.
— Отпусти их, Чиун, — сказал Римо.
— Не отпущу, пока не кончится игра, — ответил Чиун. — Они любезно согласились показать мне, как надо играть.
— Согласились, держи карман шире! Какой у тебя шар?
— Я играю первый шар, — ответил Чиун.
— Столько времени? — удивился Римо.
— Он не имеет изъянов, — сказал Чиун. — Зачем менять его на другой?
Римо знал, что пройдет несколько дней, прежде чем Чиун сыграет во все пять шаров, поэтому он надавил на автомат бедром и легонько пристукнул. Там, где только что горел счет, остались пустые бельма. Загорелась надпись: «Наклон».
— Что случилось? — спросил Чиун.
— Машина наклонилась, — объяснил Римо.
Чиун нажал пальцами двоих лоботрясов на рычаги, но ничего не добился.
— Что это за наклон? — спросил Чиун.
— Это значит, что игра завершена, — сказал Римо.
— Как это получилось?
— Иногда это происходит само по себе, — сказал Римо.
— Ага, — подал голос один из юнцов. — Пожалуйста, отпустите нас, сэр.
Чиун кивнул и отпустил их. Те стали ожесточенно тереть затекшие пальцы.
— Когда в следующий раз сюда заглянет благородная душа, жаждущая минутного отдохновения от трудов праведных, советую не досаждать ей, — сказал им Чиун.
— Да, сэр. Обязательно, сэр.
Чиун удалился. Римо последовал за ним. В дверях Чиун обернулся.
— Я видел, как ты наклонил автомат, нажав на него бедром.
— Прости, Чиун.
— Ничего. Иначе у меня ушло бы на эту игру несколько дней. Глупейший способ времяпрепровождения, не приносящий дохода.
Вернувшись из клиники, где он навещал остающегося в бессознательном состоянии сына Рендла, Элмер Липпинкотт тяжело поднялся к себе в спальню. То, что ему предстояло совершить, не доставляло ему ни малейшего удовольствия, но он всю жизнь подчинялся долгу, и это превратилось в кодекс поведения.
И все-таки, как сказать любимой женщине то, что уничтожит ее любовь?
— А вот так и сказать, — проговорил он вполголоса, шагая по холлу второго этажа.
Стены холла были свободны от картин. Богачи, подобные Липпинкотту, обычно завешивают холлы портретами предков, но предки Элмера Липпинкотта ковырялись в земле и пасли коров, и он однажды признался шутя, что, не будучи отбросами общества, они не могли претендовать и на то, чтобы называться солью земли.
Из спальни доносился смех. Прежде чем войти, он легонько постучал в дверь.
Его жена Глория сидела в постели в атласной рубашке, скромно обернувшись простыней. На стульчике у гардероба чинно восседал доктор Джесс Бирс. Видимо, они только что смеялись над какой-то шуткой, потому что при его появлении у них был несколько ошеломленный вид. Обладай Липпинкотт способностью рассуждать более здраво, он счел бы их вид виноватым.
Бирс высморкался в платок и украдкой протер лицо. Глория выглядела не так безупречно, как обычно: бретелька ночной рубашки сползла у нее с плеча, почти вся левая грудь торчала наружу, губная помада была размазана. Впрочем, Липпинкотт не замечал мелочей.
Бирс встал, вытерев лицо. Он был молод, высок и широкоплеч.
— Как самочувствие пациентки, доктор? — осведомился Липпинкотт.
— Прекрасно, сэр! Лучше не придумаешь.
— Хорошо. — Липпинкотт улыбнулся жене и сказал, не глядя на врача: — Прошу нас извинить, доктор.
— Разумеется. Доброй ночи, миссис Липпинкотт, доброй ночи, сэр.
Когда он затворил за собой дверь, Липпинкотт проговорил:
— Славный малый.
— Это кому кто правится, — ответила Глория и раскрыла объятия, приглашая супруга к себе в постель.
Приближаясь к ней, Липпинкотт сбросил на спинку стула пиджак. О, как он ее любил! Скоро она подарит ему ребенка. Он надеялся, что это будет сын. Сидя на постели и испытывая сильное желание оказаться у нее в объятиях, он опять содрогнулся, вспомнив, зачем пришел. Его большая костлявая рука сжала ее руку.
— Что случилось, Элмер? — испуганно спросила она.
— Ты видишь меня насквозь, не правда ли?
— Не знаю. Но я вижу, когда ты бываешь озабочен. Когда ты приходишь угрюмым, я знаю, что тебя что-то беспокоит.
Он невольно улыбнулся, но улыбка была лишь вспышкой, которая мгновенно погасла, не оставив на его лице ничего, кроме боли.
— Выкладывай все начистоту, — сказала Глория. — Неужели стряслась беда? У тебя такой вид, будто...
— Да, беда, — подтвердил Липпинкотт.
Он ждал ее ответа, однако она молчала. В спальне воцарилась невыносимая тишина. Он отвернулся и заговорил, глядя в пол:
— Прежде всего я хочу заверить тебя, что я люблю тебя и нашего ребенка.
— Это мне известно, — ответила Глория и погладила его но густым седым волосам на затылке.
— Точно так же я любил своих... мальчиков. Но потом я узнал от доктора Гладстоун, что они мне не родные. Моя жена родила троих сыновей, и всех от другого мужчины. Или от других. — Он поперхнулся.
— Элмер, все это давно поросло быльем, — сказала Глория. — Зачем возвращаться к старому? Прошлое не исправить. Эта женщина жестоко обманывала тебя, но теперь она мертва. Прости же ее и все забудь.
Он повернулся к ней. В углу его правого глаза блеснула слеза.
— Хотелось бы мне простить и забыть! Но это невозможно. Моя гордость слишком сильно уязвлена. Я был в гневе, я мечтал о мести. Ты знаешь об экспериментах в лаборатории доктора Гладстоун?
— Толком нет, — ответила Глория. — Меня не интересует наука.
— Так вот, она работает с животными, чтобы получить вещество, способное влиять на поведение человека. В частности, она вылечила меня от импотенции. И вот я попросил ее применить эти вещества... на Лэме, Рендле и Дугласе.
Глаза Глории расширились. Липпинкотт удрученно покачал головой.
— На самом деле я не хотел причинить им вреда. Я просто хотел... отплатить им той же монетой, показать, что без фамилии «Липпинкотт» они — пустое место.