Крапива старалась не показываться шляхам, всё льнула к уставшему коню. Шатай же, будто нарочно, то и дело подзывал её:
– Хэй, златовласая! Что мёрзнэшь, иди к огню!
От жеребцова бока тепла было немного, да Крапива и сама понимала, что от любопытных взглядов не спрячешься. Сама, чать, увязалась со степняками.
Ночлег шляхи устроили сноровисто да привычно и, пока девица собралась с духом, чтобы предложить помощь, уже управились. Оно и ночлегом привал назвать стыдно: заря уже занялась, а редкие степные птицы пробовали голос. Откуда ж Крапиве знать, что шляхи спать укладывались аккурат в это время – когда ночной холод уже не ломает кости, а дневная жара не выжимает из тел последнюю влагу.
– Скажи своей жэнщине, пусть идёт сюда, – буркнул один из шляхов, гревшихся подле Шатаева костра.
Крапива погладила на прощанье жеребца, в который раз порадовавшись, что животных её хвороба не мучает, и подошла к огню. Таковых очагов, разгоревшихся посередь бескрайнего поля, было четыре. Один, поболе, – вождя. С ним рядом сидели лишь ближники. Пленника вроде повели туда же, но надели на шею верёвку и привязали к камню чуть поодаль. Ещё два огня развели средние воины, от них слышался гортанный смех и доносился запах мяса. Последний же костёр, рассудила Крапива, для самых младших. Младшими были Шатай, хмурый шлях с перевязанным после боя бедром и одноглазый, что позвал её. Он сказал, когда Крапива приняла из рук Шатая бурдюк с водой:
– Спроси, дозволит ли с ней заговорить.
Эка честь! Срединники спрашивали дозволение рот открыть разве что при Посаднике, да и то не потому, что обычай блюли, а потому что тот был скор на расправу.
– Отчего же не дозволить…
Но шляху того оказалось мало, он ждал.
– Нэ так скажи, – посоветовал Шатай. – Скажи, «говори со мной».
– Говори со мной, – повторила Крапива.
Одноглазый развязал горло сумы, сыпанул из неё крупы в висящий на треноге котелок, перемешал и лишь потом продолжил:
– Мэня звать Кривой. Ты пошла с нами из селэния?
– Да.
Свет пламени делал глубже морщины на его лице. Кривой нахмурил лоб и стало видно, что он не молод.
– Почэму?
Крапива и себя-то об этом спрашивала, да ответить боялась. Она сцепила зубы.
– Нет мне жизни в деревне.
Кривой повременил, зачерпнул длинной ложкой из котелка, попробовал, добавил соли. Крапива ждала, что молвит.
– Почэму?
– Хворобная я… – Шлях с перевязанным бедром напоказ отодвинулся, и Крапива торопливо добавила: – Не заразная. Но… Коснуться никого не могу. Боги сделали так, что кожа моя жжётся.
Третий шлях плюнул на две стороны и рявкнул:
– Аэрдын!
Шатай же пнул его ногой и хохотнул.
– Сам ты аэрдын! Это благословение Рожаницы! Чтоб такие, как ты, нэ распускали рук!
Крапива испугаться не успела, как раненый засмеялся в ответ и тоже пихнул Шатая. Тогда она осмелела.
– Я просилась с вами, потому что слыхала, шляхи не касаются своих женщин…
– Ещё как касаются! – перебил Шатай. – С дозволэния, но так, что жэнщины кричат от счастья!
В свете огня и без того всё казалось рыжим, но Крапива совсем уж покраснела.
– Ты сэла в сэдло нашего Шатая, – заметил одноглазый. – Знаешь ли, что это значит?
Крапива замотала головой, а Шатай насупился. Это заметили все, и раненый хмыкнул:
– Уж нэ рэшил ли хэлгэ взять себэ жэну обманом?
Тогда Крапива узнала, как вспыльчивы могут быть шляхи, и как много делала Свея, дабы не разозлить их. Шатай взвился с места и выхватил нож. Он кинулся на того, кто обозвал его хэлгэ, перемахнув через костёр и не задев притом котелка. Кривой даже мешать в нём не перестал. Крапива подорвалась остановить сцепившихся мужей, но одноглазый махнул на них ложкой.
– Сиди. Разбэрутся. Нэ впервой.
На драку от других костров не сбежались ни поглазеть ни, тем более, разнять. Только послышался чей-то смех:
– Опять Брун с Шатаем костёр дэлят!
Делёж и верно был не первым: двое катались по колючей траве и угощали друг друга ударами, но никто не уступал.
Крапива прошептала:
– Что такое… хельге?
– Нэ произноси вслух. – Кривой плюнул через плечо. – Это дрянь. Бэзродный, слабый, трусливый.
– Разве Шатай такой?
– А развэ надо таким быть, чтобы называться?
Девице взгрустнулось – ей ли не знать? Крапивой её прозвали задолго до того, как появилась хвороба. А нелюдимой да хмурой она стала уже опосля.
– Останови их, Кривой! – попросила она.
Шлях удивился:
– Зачэм?
– У них ножи! Один другого убить может!