В некоторые моменты я порой специально храбрился, спал без одеяла или вовсе бодроствовал, чтобы проверить, насколько поздно приходят эти его шайтаны, хотя брат постоянно упрашивал меня лечь спать. Иногда его лицо приобретало почти умоляющее выражение, он хмурился и глядел на меня так, словно я знаю что-то, способное его спасти, но от этого я лишь сильнее наглел. Тогда мне казалось, что я гораздо умнее и взрослее, чем мой старший брат, я чувствовал себя таким смелым, словно стал настоящим батыром из старых сказок.
Сейчас же, следуя указанному маршруту 2ГИС, я чувствовал себя глупым и несерьёзным, а также растерянным. Складывалось впечатление, что со старшим братом я потерял ещё и воспоминания, своё детство, юношество, которые теперь никогда не вспомню, отчего потеря ещё сильнее рушит мою жизнь. После смерти Дамира я так и не смог полноценно вернуться к своему ритму жизни, всё теперь приобрело привкус пепла. Даже сидя в своей старенькой и привычной машине, бывшей со мной ещё со светлых времён, я чувствовал себя почти предателем за то, что могу дышать и двигаться.
Дамира нашли в лесу, с растерзанным животом, внутренности были вытащены, но их так и не нашли, хотя проверили всю территорию, где их только могли оставить — даже под землёй смотрели в некоторых местах, но то уже была инициатива его соседей. Полиция в ауле поскорее закрыла дело, чтобы избавиться от ненужной работы, так что особой информации я так и не получил. Всё, что мне оставалось, — это лишь представлять, что моего любимого старшего брата, главного защитника и почти отца, не стало из-за дикого зверя.
Стыдно признаться (в своём сумасшествии), но порой мне даже снилось, как именно он умирал: лежит на холодной земле, почти полностью замёрзший из-за снега (брехня, он погиб весной, в конце апреля, нашли его частично разложившимся в мае), пока над его туловищем склоняется пасть зверья. Я никогда не знал точно, кто именно приходит в облике убийцы в моих снах, но метался между медведем и волком, что было довольно странно, потому что ни тот, ни другой уже последние пять лет не были замечены в этом лесу. Пасть чудовища раскрывается, зубы впиваются в живот моего брата, а сам Дамир резко открывает глаза и в последних усилиях протягивает ко мне руки, уже замаранные его собственной кровью, словно боли он вовсе не ощущает. Губы его так и шепчут...
«Ислам, помоги же мне».
Никогда не смогу простить себе того, что в итоге с ним случилось, ведь это моя вина. Я должен был приехать раньше, должен был помочь ему с домом, обязан был! Я обещал ему, что помогу ему справиться со всеми делами, что мы вместе займёмся ремонтом, решим все необходимые вопросы... А теперь всё исчезло, закрылось, пропало в какой-то странной двери, от которой у меня нет ключа. Оставалось лишь надеяться, что хотя бы с помощью починки нашего старого дома, полученного в наследство, я смогу справиться с горем утраты. Вдруг из-за этого я вспомню всё и у меня останется счастливый образ брата? Уж всяко лучше, чем постоянно при мысли о нём представлять его усталое, измождённое, бледное лицо с синяками под глазами...
Похороны прошли без меня, и это ещё одна причина для моего стыда. Как я мог? Не пришёл, чтобы проститься с родным братом! Мы ведь были единственными друг у друга эти последние пять лет, всё наше детство было проведено вместе, а теперь мы уже никогда не увидимся. Я просто трус, который побоялся увидеть реальность, жестокую и неприятную. Мне не хватило духа заглянуть в лицо существа, когда-то бывшего моим братом. Я узнал по телефону от одного из соседей, — люди, которые по какой-то причине считаются вторыми по близости после родственников и друзей, — что лицо брата было изувеченным просто до ужаса. В какой-то момент этот идиот забыл, с кем говорит, и выпалил с откровенностью, которую люди считают фундаментом для начала дружбы:«Я тогда был в таком ахере, почти блеванул. Лицо будто по кускам сшили...»
Тогда я сбросил трубку и десять раз написал на чистом бумажном листе одно только слово.
Урод.
***
Приезжать в родной аул ночью оказалось не слишком хорошей идеей, однако я всё равно чувствовал бы себя вором, будь это даже утром. Сейчас мой позорный приход хотя бы не все заметят — всего-то одна ворона на уже почти зрелом деревце да несколько подростков, распивающих пиво возле заброшенного дома. Осуждать последних не могу, всё-таки в этой деревне других развлечений нет, вот они и пьют. Дети не от хорошей жизни убегают с помощью алкоголя. Если они пьют, то потому что считают, будто это делает их старше, похожими на их родителей или просто близких людей. Мне и самому приходилось переживать этот сомнительный подростковый период, когда веришь в неуязвимость своих органов перед друзьями, а наедине пытаешься вызвать рвоту, чтобы извергнуть из себя дешёвое пойло.