Последний шаг привел нас к скамье; с движением, наполовину отчаянным и наполовину покорным, Великодушный головой дотронулся до колена Чудовища.
– Святой Боже, – пробормотал хозяин замка. Конь дернул ушами при звуке его голоса, но не шевельнулся.
Я спешилась, а животное повернуло голову, прижав ее к моей груди и оставляя полосы от серой пены на моей рубашке; я почесала его за ушами.
– Видишь? – обратилась я к ним обоим, словно все это время была уверена в благополучном исходе. – Все было не так уж плохо.
– Когда-то я тоже любил лошадей, – промолвило Чудовище, и слова его прозвучали глухо, словно отозвавшись эхом в коридоре, длинной в века. Я с вопросом взглянула на него, но ничего не сказала. Он произнес, словно в ответ на мой невысказанный вопрос:
– Да, я не всегда был таким, каким ты видишь меня сейчас.
«Значит, все-таки не Цербер», – подумала я рассеянно, все еще поглаживая коня; но не стала расспрашивать дальше. Для скромного мира своей души я предпочитала маленькую победу, которую только что одержала, и поэтому оставила большие секреты замка в покое.
Вскоре после этого Чудовище ушло, что меня немного разочаровало, но я не остановила его. Пообедав в одиночестве, я вышла довольно рано, чтобы пойти с Великодушным на дневную прогулку. В тот день мы мало поездили, и когда я привела его в стойло, коню не терпелось, чтобы его погладили и вычистили. После того, как я причесала его несколько раз, я присела у его ног и начала рассказывать ему глупые сказки, словно ребенку на ночь, пока животное обнюхивало мои лицо и волосы. Наконец, Великодушный успокоился и повеселел, и тогда я смогла его оставить.
Чудовище ожидало меня снаружи, силуэт его выделялся на фоне янтарно-желтого неба.
– У нас с конем был долгий разговор, – объяснила я, а Чудовище молча кивнуло.
Той ночью посвистывающий ветерок откинул мне одеяло, а потом крепко подоткнул меня, я услышала голоса, те же, что и прежде, в ту первую ужасную ночь в замке. Несколько раз за последние недели я думала, что слышу их, но всегда, когда я уже засыпала, и обычно это была лишь одна фраза:
– Доброй ночи, дитя, приятных тебе снов.
И однажды:
– Ради Бога, оставь ее в покое, – в углу, где подоткнули мне плед.
– Что ж, – послышалось мне. – Ты все еще недовольна? Нет, мне не стоит спрашивать об этом. Пришла ли к тебе надежда? И спокойствие? Ты же видишь, что все идет хорошо.
Кто-то тоскливо вздохнул.
– О, да, все уже идет лучше, чем я могла ожидать, но все же, понимаешь, этого недостаточно. Слишком много, в самом деле, слишком много мы просим, как может такая малышка это понять? Как сможет догадаться? Ее никто не направляет – это не дозволено.
– Слишком ты себя накручиваешь, – ответ был практичным тоном, однако с сочувствием.
– Не могу по-другому. Ты же знаешь, это невозможно.
– Было задумано, как невозможное, – мрачно изрек первый голос. – Но не сдавайся.
– О, Боже-Боже, если бы только мы могли помочь, хоть немного, – продолжал тоскливый голос.
– Но мы не можем, – терпеливо ответил первый. – Во-первых, она не может нас услышать; и даже если бы могла – мы обязаны молчать.
Смутно, в полусне, я подумала: «Я поняла, кого она мне напоминает – мою первую гувернантку, мисс Диксон, которая научила меня алфавиту, а еще – распознавать страны на глобусе, еще до того, как я начала читать слова». Она же была первая в рядах тех, кто потерпел поражение в стараниях научить меня вышивать хотя бы один ровный стежок. Теперь этот голос и его невидимый обладатель внезапно разбудил яркие воспоминания о ней: милая, добрая и во всем практичная мисс Диксон, которая не любила сказки и не одобряла ведьм. Которая верила, что волшебники, без сомнения, преувеличивали свои способности. Которая однажды вмешалась в мою любимую игру, где я изображала дракона (что включало в себя бесчисленные прыжки с дерева), и довольно резко заметила, что существо, настолько огромное и тяжелое, как дракон, скорей всего проводило почти все время на земле – неважно, были у него крылья или нет. Такую личность я совсем не ожидала встретить в заколдованном замке.
– Ох, да знаю я, знаю. Возможно, это к лучшему, потому что если бы мы могли говорить с ней, то имели бы огромное искушение рассказать ей все, и тогда потеряли бы последнюю надежду… Доброй ночи, сердечко. Не повредит все же пожелать ей спокойной ночи, – добавил голос немного воинственно. – Вдруг она сможет это почувствовать.
– Может быть, – ответил первый голос. – Тогда доброй ночи, дитя, спи крепко.
Я обнаружила, что пытаюсь сказать: «Но я могу вас слышать, могу, пожалуйста, поговорите со мной – в чем дело? Чего я не могу понять? Что невозможно? Какая последняя надежда?»