А вторая тягость происходила каждый вечер, после ужина, когда я вставала из-за длинного стола в обеденной комнате и собиралась наверх, в свою комнату, Чудовище вопрошало:
– Красавица, ты выйдешь за меня?
– Нет, – отвечала я каждый раз и сразу же уходила.
Первые несколько недель я оглядывалась через плечо, пока бежала вверх по лестнице, опасаясь, что он рассердится и будет меня преследовать, чтобы настаивать на своем. Но он никогда так не делал. Проходили недели, а с ними и мой страх, который теперь заменила дружба и, пожалуй, скромная привязанность. Я начала ненавидеть этот вечерний вопрос по другой причине. Мне не нравилось отказывать ему в единственном, что он просил у меня. Мое "нет" не становилось менее уверенным, но произносила я его тихо и уходила наверх, чувствуя себя так, словно только что совершила нечто постыдное. Мы так хорошо проводили вместе время, но все же каждый раз приходили к этому, расставаясь в конце дня. Я знала, что он мне нравится, но мысль о том, чтобы стать его женой, продолжала пугать меня.
После того, как Чудовище сказало мне в самом начале моего визита, что не следует позволять невидимым слугам решать за себя (особенно кубкам и подносам, что обслуживали меня на ужином), я стала наслаждаться, иногда выражая свои предпочтения. Этот чудесный стол никогда не предлагал мне одно и то же дважды, но, хотя мне нравилось разнообразие, я все же требовала повторов. Подавали один пряный шоколадный пирог с патокой, который мне очень понравился, и я просила его несколько раз. Иногда он появлялся в воздухе, маленькой яркой вспышкой над моей головой и вальяжно опускался на мое блюдо; а иногда небольшой серебряный поднос с пятью или шестью ножками, подпрыгивал и торопился ко мне с самого дальнего конца стола.
Однажды вечером, в середине лета я, неизменно занимая место во главе стола, вновь попросила свой любимый пирог. Чудовище сидело, как обычно, справа от меня. Перед ним стоял бокал вина, цвета лунных бликов, которое мы пили, и бутылка. Спустя многие недели после моих постоянных расспросов о том, есть ли что-нибудь, что он может пить или есть вместе со мной, Чудовище призналось, что иногда предпочитает выпить бокал или два вина. И теперь, почти каждый вечер, он делал несколько глотков того, что пила я, хотя было заметно, что он не трогал свой бокал, если я наблюдала за ним.
– Тебе стоит это попробовать, – сказала я, пока серебряный нож резал пирог.
– Спасибо, – ответило Чудовище, – но, как я уже заметил, я не могу управляться со столовыми приборами.
– И не надо, – успокоила его я. – Все, хватит, – это ножу.
Я отрезала кусок с подноса, но когда положила нож, тот снова почтительно встал и начал поднимать кусок на мою тарелку.
– Я сама, – я подняла кусок пирога и откусила его. – Вот так, – с полным ртом обратилась я к Чудовищу.
– Не дразни меня, – попросил он. – Я не могу. Кроме того, моя па…эээ, мой рот не предназначен для жевания.
– У Медок тоже не предназначен, – заметила я. Я уже рассказывала ему об уродливом мастиффе Мелинды. – Однако она сметает все пироги и торты, а также печенья, горами, если их никто не сторожит. Это очень-очень вкусно. Открой рот.
Я встала, держа кусок пирога в руке, и подошла к углу стола. Чудовище с опаской посмотрело на меня. Я почувствовала себя мышкой, противостоящей льву из сказки, и усмехнулась.
– Давай, это не больно.
– Я…, – начал он и я быстро пихнула кусочек пирога ему в зубы. Развернувшись, я прошла назад к своему стулу и занялась отрезанием еще одного куска, не глядя на Чудовище, так как помнила, что он не пил, когда я за ним наблюдала. Через секунду мне показалось, что он проглотил. Я подождала еще минуту и подняла взгляд. В его глазах светилось что-то совершенно невероятное.
– Ну? – живо поинтересовалась я.
– Да, это очень вкусно, – ответил он.
– Тогда съешь еще немного, – попросила я и, прежде чем он успел ответить, обошла стол, чтобы встать рядом. На мгновение Чудовище замешкалось, окидывая взглядом мое лицо, но затем послушно открыло рот.
– Только, боюсь, пирог еще выразит мне свой протест, – печально произнес он через минуту.
– Он не выра… – начала я возмущенно и поняла, что он беззвучно смеется надо мной. Тогда мы оба расхохотались, пока столик приплясывал рядом в полном согласии, а когда я подняла голову, то увидела, что канделябр вертится на цепочке, поблескивая и звеня своими хрустальными подвесками.
– О, Боже, – наконец выдохнула я. Чайничек приблизился ко мне и налил чашку чая (сегодня он был подслащен апельсиновой цедрой и приправлен имбирем). Я пила в тишине, наслаждаясь приятным теплом от чая и от смеха. Поставив чашку на стол, я поизнесла: