— Милости прошу, — отозвался Ленгтон, указывая на экран.
Придвинув стул поближе к телевизору, Анна сказала Джеймсу, что всю ночь не могла уснуть, думая о том, что Луиза наверняка должна была сделать звонок. Он помотал головой:
— Нет, Льюис проверил все звонки с номера Шерон. А та говорила, что никогда не видела, чтобы у Луизы был мобильник.
— Но это еще не означает, что у нее и впрямь его не было, — заметила Анна.
Ленгтон косо глянул на нее:
— Мы расспрашивали в стоматологической клинике — никто там не припомнил, чтобы она пользовалась мобильным телефоном, так что, похоже, ты без толку провела бессонную ночь.
Анна надулась:
— Ну что ж, это даже лучше.
— Я тоже не смог уснуть. — Он закурил сигарету и указал на телевизор. — Я думал: что, если мы смотрим записи не в том порядке?
— Точно, об этом я тоже думала ночью.
Он склонил голову набок.
— У нас ведь множество записей, — продолжала Анна, — и все они без временного кода.
Ленгтон кивнул:
— И что ты об этом думаешь?
— Думаю, последние кадры, где у Луизы перекинуто через руку пальто и где она с пустым бокалом от шампанского, могли быть сняты значительно раньше.
— И что это нам дает?
— Помнишь, как она сидела у барной стойки, будто кого-то ожидала, постоянно оглядываясь вокруг?
— Да. И?.. — Он вздохнул, гася окурок.
— И то, как она была одета. Словно хотела о себе заявить.
Анна вынула из портфеля книгу и показала ему фотографию Элизабет Шорт:
— Смотри, какой у нее макияж: белая основа, густо-красная помада и черная подводка.
— Да. И что?
— Ну, если она встречалась с нашим загадочным мужчиной и мы предполагаем в нем вариант Свенгали, то она должна была накраситься так, как ему и хотелось бы, а ее декольтированный топ и эта короткая юбка…
— Ну же! — в нетерпении поторопил ее Ленгтон, покачиваясь в кресле.
— Она знала, что он там будет.
Ленгтон кивнул, затем резко отодвинул кресло и взял в руки пульт:
— Ладно, прогоним запись в том порядке, как, на наш взгляд, все это было на самом деле, и посмотрим, будет ли разница.
Сидя бок о бок, они просматривали записи одну за другой, пока наконец не увидели ту, где девушка сидит у барной стойки, заказывает пиво и так далее. Прогнав до конца, они уставились в молчании на застывшее на экране изображение Луизы.
— И такая вот хренотень целых полчаса. Что ты об этом думаешь?
Анна не торопилась с ответом.
— Думаю, убийца был в клубе, — сказала она наконец. — И кто-то непременно должен был его видеть.
Ленгтон кивнул, взглянул на часы:
— Я отправлюсь в клуб вместе с вами. А теперь мне нужен душ, и не помешало бы позавтракать.
— Сомневаюсь, что там кто-то будет: еще нет девяти.
Ленгтон открыл дверь, и на него едва не налетел раскрасневшийся Льюис:
— Еще одно письмо!
«Некая девушка получит то же, что получила Л. П. раз уж она доносит на меня. Поймайте меня если можите».
На обороте конверта было приписано: «Л. Пеннел свое получила. Кто следущий?»
Вскоре патрульная машина мчала Ленгтона, Анну и написанное от руки письмо в судебно-криминалистическую лабораторию для экспертизы почерка. Не успели они приехать, как из штаба расследования сообщили, что звонил Дик Рейнольдс. Он тоже получил еще одно письмо, но не написанное от руки, а составленное из вырезанных газетных букв: «Я изменил решение. Вы не пойдете на чесную сделку. Убийство Орхидеи доказано».
Эксперт-почерковед заключил, что написавший послание затрачивал огромные усилия на то, чтобы замаскировать свою манеру письма, используя печатные буквы и притворяясь не особо грамотным. Между тем сам стиль и структура письма выявляли в авторе человека образованного. Эксперт терпеть не мог, когда на него давили, требуя преждевременных заключений, однако сказал, что, по его мнению, автор письма очень эгоистичен и еще, возможно, он музыкант.
— Музыкант? — переспросил Ленгтон, едва сдерживая нетерпение. — Что вы имеете в виду? Что же в этом письме подталкивает вас к такому выводу?
— Отдельные буквы выделены так, будто он придавал им некую мелодическую значимость.
— В самом деле? А как же то, что он пытался замаскировать свою манеру письма? — съехидничал Ленгтон.
— Одно другому не мешает.
Эксперт добавил, что письмо обнаруживает непомерное самолюбие писавшего, а также и то, что автор послания не умеет хранить секреты. А еще, по его мнению, написанное являлось правдой.