Красная площадь
Сергей Муратов
КРАСНАЯ ПЛОЩАДЬ
рассказ
Ночами, когда домашние спали, Гена выходил из квартиры и поднимался на плоскую крышу шестнадцатиэтажной «башни», в которой жил с самого рождения. На крыше он садился на остов железного стула, вросшего в наслоения гудрона, и сидел, глядя на город и слушая его ночное дыхание. Вдоль тёмных улиц горели кое-где фонари, разливая над кварталами желтый свет. Словно очаги угасающего сознания светились редкие точки окон в домах. Близкие и далекие звуки сливались в монотонный гул. И когда гул затихал, а ночь укрывала серые коробки домов, начиналось…
Сначала издалека долетали звуки труб, будто где-то настраивался духовой оркестр. Их сменяли резкие невнятные возгласы, словно кто-то скороговоркой что-то выкрикивал и резко замолкал. Эхо подхватывало обрывки слов и навсегда уносило в затянутое серой ватой небо… И вдруг тишину распарывал чудовищно-резкий скрежещущий звук. Он длился, то затихая, то вскидываясь и внезапно пропадал. Следом раздавались серии глухих ударов и снова вступали трубы, но как бы удаляясь. Кончалось ночная симфония мощнейшим, но совершенно беззвучным подземным толчком, от которого сердито качались люстры и нервно вздрагивали сервизы в буфетах.
Гена слушал и в его воображении вставали рискованные картины. То, казалось, что гигантская доисторическая птица, хлопая огромными крыльями, поёт свою жуткую песнь. И замирало сердце… Вот-вот сейчас она появится – чудовищная и неотвратимая, перешагивая через кварталы, сминая дома, ломая столбы с искрящими проводами, раскалывая машины и склёвывая людей. Или чудилось, что со страшным скрежетом и грохотом открывается тысячетонная, до конца времён закрытая, дверь в преисподнюю. И виделось багровое зарево… И казалось, что оболочка реальности сейчас порвётся и мир свернётся в свиток, как и было предсказано…
Но сегодня было тихо, и на душе у Гены было иное, он стоял на краю крыши и смотрел на город, на квадраты и прямоугольники домов, которых сотни и тысячи, но почти нигде не горит свет, хотя ещё и не поздно. С северо-запада, широким фронтом тянулись тяжёлые, как дирижабли, мрачные тучи. И лишь далеко на западе, виднелась полоска красного заката. «Блокаду сняли», подумал Гена, «теперь небо будет чистым». Сам он остро чувствовал прорыв блокады этой бесконечной и вездесущей скуки. Но почему другие ничего не замечают, неужели они совсем ничего не видят? И он ещё раз, во всех подробностях вспомнил всё, что случилось сегодня в училище…
Первой «парой» была литература. Всё было как обычно – скучный Лазарь Наумович зевая читал бесконечную биографию Шолохова. Но когда, заскрипела, открываясь, дверь и кто-то громким шепотом вызвал Лазаря Наумовича в коридор, Гена вдруг забеспокоился и почувствовал, что сейчас что-то будет. Вот прямо сейчас произойдет что-то невероятное и чрезвычайное. Дверь снова заскрипела, и в класс вошли: директор училища - крупный мужчина с красным лицом, в сером костюме-тройке. Следом прошаркал парторг – тихий старичок, неизменно пребывавший в хорошем настроении. За парторгом вошла завуч – дебелая тётка, с рыбьими глазами на широком лице. Из-за её плеча блестел очками бледный Лазарь Наумович.
Учащиеся удивлённо переглядываясь поднялись и приняли позы провинившихся, но готовых раскаяться, детей. Директор исподлобья оглядел класс, и вдруг громко, после каждой фразы вбивая восклицательный знак заговорил: «Партия и правительство! Со скорбью извещают! Генеральный секретарь нашей партии! Леонид Ильич Брежнев! Скоропостижно скончался!». И директор умолк. То ли в похмельной голове, то ли в горящей душе директора случился какой-то сбой, и он выпал из необходимого состояния. Сознавая ответственность момента, он пытался заставить плоть вернутся к обязанностям директора ПТУ № 69. И всё руководство бессильно, но мужественно ожидало исхода этой борьбы, мысленно как бы помогая начальнику побороть слабость. Так и стояли они нестройной шеренгой, на фоне белёсых меловых разводов по черному трауру классной доски.
Гена вдруг ощутил, что тоже выпал из положенного ему состояния. Он почувствовал весеннюю лёгкость и близость освобождения, которая наступает где-то в середине апреля и до конца июля не проходит. И зашелестела молодой листвой роща в душе у Гены, и запел жаворонок, натягивая струну от чёрной пахучей земли к высокому небу. И сам Гена парил где-то над макушками березок и не хотел ни речей, ни известий, ни объяснений.
Тем временем молчание директора переросло в трагическую паузу. Воздух стал густым и плотным, а в полу проклюнулась дырочка и стала расти. Директор, охваченный борением, молчал, пауза росла, а вместе с ней росла и трещина. Она уже зримо зияла между преподавателями и рядами облупленных парт. Так как дело было на третьем этаже, то под лопнувшим линолеумом должен был открыться бетонный пол, перекрытия, а под ними кабинет второго этажа, но ничего такого не открылось, а только зияла и ширилась черная дыра, а вместе с ней росло давление в классе и скоро стало предельным. Первыми сдались советские писатели – в их портретах треснули стекла, и со звоном полетели в дыру. За ними, соскользнув со шкафа, прошелестели книги и тетради; стаей гигантских бабочек пестря разноцветьем фронтов и стрелок, прошуршали и канули в бездну карты старых и новейших войн. Стайка глобусов планет солнечной системы со стуком выкатилась из-под шкафа и бесшумно унеслась в черную пустоту галактики. Ослепительно звенели лампы дневного света. Оконные стёкла потрескивали, а на столе Лазаря Наумовича, из перьевой ручки, лежащей на раскрытом журнале, растекались чернила, с одинаковым безразличием заливая двоечников и отличников. Исчезали и рушились видимые очертания жизни. Вчерашние планы, незыблемость настоящего, надежды на будущее… Одним словом, всё, решительно всё пришло в угрожающее положение. С паузой надо было кончать и кончать немедленно!