Гена чувствовал, что должен что-то сделать, и он был готов, просто не хотел лезть вперёд. Он понимал, почему повисла пауза – наверняка директор тоже почувствовал всю нелепость ситуации. Но сейчас он решится и скажет что-то простое и легкое. И всем станет ясно, что старое душное время кончилось, и настали новые - светлые и чистые времена. Нужно забыть обиды и вспомнить, что мы живем в одном городе, в одной стране, на одной планете… наконец директор прерывисто вздохнул, светлым взором обвёл пэтэушников и, с усилием штангиста, взявшего вес, выдохнул: «Леонид Ильич был выдающимся деятелем Компартии Советского Союза». «И активным борцом за мир» - ласково добавил улыбчивый парторг. Гена чуть не заплакал, зачем-зачем-зачем? Зачем они говорят это? Он в отчаянии посмотрел на своих однокашников, но они не понимали и не чувствовали важности момента. Да и могли они вообще что-то понимать и чувствовать?
Преподаватели постояли, как бы закрепляя сказанное, что бы никто не смог ни оспорить, ни опровергнуть. И уже не было паузы, не было тяжести, было просто и скучно, как всегда. Грянул и тут же оборвался звонок. Процессия вышла. Пэтэушники потянулись следом. В темных коридорах училища, как и по всей стране, громко звучала мрачная симфоническая музыка…
Гена прошёлся по крыше. Раз и ещё раз. Ему хотелось петь, орать и гикать, запустить в небо шапку, тысячи шапок и что бы они, превратились в белых голубей! И пусть летят над Москвой вместо армады грозовых дирижаблей! Пусть все поймут, что годы бесчувствия и страха кончились и пришло новое время!
С другой стороны крыши открывался вид на черные контуры автозавода и кварталы окраины. Но сегодня и здесь всё было темно, никаких огней, даже в окнах. Словно никто ничего не знает. Ни залпов салюта в центре, ни ликующих манифестаций на окраинах, никто не разделял его радости, и надежд. Да и самому Гене его чувства были странны. Всегда неуверенный, сомневающийся, в любом готовый признать знатока и авторитета, сейчас Гена был абсолютно убеждён в своих чувствах и готов был отстаивать своё, именно своё мнение. Только он совершенно не понимал откуда появились эти чувства и мысли. И почему у него одного?
Гена вернулся в квартиру. Мать дремала в кресле перед телевизором с вязанием в руках. В комнате храпел отец. Радио наполняло ночь скрипичной музыкой, Гена выключил приёмник и прислонился лбом к оконному стеклу. Нет, спать было невозможно. Всё его существо рвалось на волю, и он бы прыгнул в окно, если бы знал точно, что полетит! Ну, хоть куда-то надо было пойти, хоть с кем-то нужно преломить эту радость, это освобождение!
В вагоне метро их было только шестеро: старушка с авоськами и капитан-танкист с кейсом на коленях, опустив головы дремали. Двое мужчин, хоть и сидели рядом и даже костюмы и галстуки у них были серыми и одинаково невзрачными, но было неясно – знакомы они или случайно оказались на одной лавке в пустом вагоне. Странно было и то, что оба читали книги. Один - Горького, а другой – Шолохова. Прямо против Гены сидел то ли казах, то ли киргиз с рюкзаком, в кирзовых сапогах, галифе и сталинском френче. Гена с интересом разглядывал его смуглое, в морщинах идолоподобное лицо. Наискось сделанные прорези глаз были чуть приоткрыты, но, видит ли он Гену и вообще, насколько понимает происходящее было не понять. Кто он? Потомок диких племён, когда-то набегами ходивших на Русь и владевших нами не одну сотню лет. И вот теперь он едет под той самой Москвой, которая видела и пожары, и осады, и голод, и мор. Но, в конце концов, победила врагов, покорила соседей и основала одну из величайших империй. И даже дожила до революции, которая расколола историю на «до» и «после», и поставила точку во всех этих распрях. И вот теперь, человек, который почти двадцать лет возглавлял страну, занимавшую шестую часть планеты, умер. А уже завтра всё может изменится до неузнаваемости…