Гена не понимал почему кончина Брежнева так глубоко его тронула. Дело было не в смерти, по молодости он не думал о ней. Но была твердая уверенность, что свершилось то единственно нужное, чего он так ждал и жаждал. И уверенность эта, ни с кем не разделенная, и никому не доверенная, росла и крепла в его душе, и была настоящей. А вместе с тем крепла, и возрастала сама его душа, впервые ощущая в себе способность к переживаниям таких высот и масштабов.
Но, что же изменится и как это будет? Все мечты о переменах касались только его самого и того небольшого островка жизни, что открывался Гене в шестнадцать лет. Может мать, наконец, выиграет в лотерею или им дадут новую квартиру, или, окажется, что его стихи гениальны, и он станет известным поэтом. Гена усмехнулся, вспомнив эти наивные мечты, двери вагона открылись, и он вышел на станции «Площадь Ногина».
Гена стоял посреди Красной площади и, словно впервые разглядывал Кремль. Разномастные островерхие башни, нелепую крышу Сената, красный флаг, колыхавшийся на ветру. Сейчас было особенно очевидно, что Кремль, это не просто символ. Это мощная крепость, которая выдержала не одну осаду. И именно отсюда исходили указы и законы, которые на десятилетия и столетия определяли жизнь в стране. И уже завтра в Кремле произойдет что-то, что изменит всё. Вообще всё. И если по дороге сюда Гена был полон светлых надежд, то сейчас, глядя на башни, зубцы и бойницы, он понимал, что произойти может всё что угодно. «А почему я – гражданин страны, не могу зайти в Кремль, и спросить - что будет завтра? Как мы будем жить? Чувствуют они, как изменилось время и вообще всё? Понимают, что произошло? Но есть ли там кто-то, у кого можно спросить, или там как везде, как было в ПТУ или в автобусе?» - и Гена со стыдом вспомнил, как ехал домой из училища.
Автобус был любимый. Тот, где в кабине водителя, на крышке бардачка была надпись: «КТО Я? ЧЕГО ХОЧУ?» Откуда она взялась? Кто её сделал? Ведь эти вопросы очень личные, чтобы вывешивать их на всеобщее обозрение? Гена приглядывался к водителям, пытаясь определить автора по внешности. Но ни один из водителей, не был похож на того, кто задаётся такими вопросами. Из всех его знакомых такие вопросы ни у кого даже не возникали. А Гену вопросы буквально гипнотизировали. Никому не адресованные, направленные в бездну вселенной, они требовали ответа. Вселенная, мерцая миллионами звёзд, каждая из которых, быть может, как наше Солнце, молчала.
Сегодня Гену эти вопросы не волновали. Он вглядывался в попутчиков, и не мог понять, знают они или нет? Но сегодня их лица были особенно бесчувственны. Автобус остановился на светофоре и, с порывом ветра, в открытое окно залетели обрывки траурной музыки и скорбный голос диктора снова известил страну о невосполнимой потере. Автобус тихо тронулся, словно заочно примкнул к похоронному кортежу. Но лица пассажиров не изменились, они были уместны, словно эти люди всю жизнь жили под знаком скорби о ещё предстоящей потере. И теперь их лица обрели смысл, они возвысились над суетой и стали похожи на изваяния. Гене показалось на миг, что это не люди, а скульптурная группа «Едущие на похороны вождя». Автобус снова остановился. С траурным скрипом открылись двери, и водитель, скорбным, как у диктора Левитана голосом, сообщил, что остановка называется «Больница». И хотя обычно Гена выходил на следующей, но сейчас не было у него сил ехать среди этих статуй.
А выйдя из автобуса, и увидев булочную, Гена с волнением припомнил, что случилось неделю назад, когда он шел за хлебом. День был самый обычный. Сидели у подъездов старухи в вытертых плащах. Ленивый ветер поднимал пыль на пустыре. За столиком, где вечерами играют в домино, сидели два пенсионера в кепках и пиджаках. Они курили, и была в их лицах безнадёжная усталость. Ни мудрости, которая, как обещает литература, приходит с возрастом, ни даже простого понимания бренности бытия – ничего. «Неужели и моя жизнь кончится на этой лавочке?» – думал Гена, стараясь не наступать на трещины в асфальте. Вот тут-то с ним и произошло что-то странное, чего никогда прежде не было. Гена не смог бы объяснить, что случилось, поскольку ничего не случилось. Он по-прежнему ясно видел, соображал и дышал. Только вдруг почувствовал, что в воздухе не хватает воздуха. И его пронзила нелепая, но ясная мысль, он в одну секунду понял, что «так больше нельзя». Что значит «так», Гена не знал, но точно знал, что нельзя и точка. И одновременно он понял, что что-то произойдёт и всё изменится. Что-то главное, что лежит в основе всего, от чего зависит весь вообще ход, все события и вся жизнь - его самого, этих вот людей, других людей, и, может быть - всего мира. Обязательно произойдёт, иначе мы задохнемся. Просто задохнёмся! И вот – не прошло и недели, как гром грянул!