Прямо над головой куранты прозвонили три четверти. Привычно посмотрел на свои: 01:47 - Куранты отставали на две минуты… «Ну, вот что это, а? Главные часы страны отстают… а, впрочем, это даже символично… Брежнев давно потерял чувство времени и реальности тоже. Все стало болотом. Любое движение давалось такими усилиями, будто идешь через болото. Только и радости, что голова сверху…»
Он энергично шагал по кремлёвской стене, переходя от башни к башне. Словно древний правитель делал обход крепости накануне штурма. «Теперь все будет иначе! Не сразу, конечно. При наших масштабах резкие изменения курса смерти подобны, как сказал бы Ильич… нужно действовать постепенно, исподволь, потому что изменить отношения между людьми не просто. Всю эту азиатчину, взятки, угодничество… Сталин, конечно, прав, люди решают многое. При верной их расстановке и перемещениях можно достичь нужных результатов. Но страх конечно необходим. Недаром же, за столько тысячелетий ничего лучше не придумано. Потому что без страха нет преданности и каждый может дать взятку и обойти, и партию, и закон… Так не останется ничего незыблемого… Это предательство. Именно предательство! Взятка - предательство! Да! Это отлично, это верная мысль и её нужно возвести в степень закона».
Юрий Владимирович не заметил, как прошагал до Арсенальной башни. Внизу горело пламя Вечного огня, никого не согревая, и ничего не освещая. За черными стволами уже опавших лип виднелась пустая и манежная площадь, а еще дальше грязно-желтое здание университета. Утробно урча выехала из-за Манежа легковая машина. Медленно повернула на улицу Горького и удалилась, оставляя за собой шлейф белого дыма. «Какой все-таки азиатский город… Ну почему в Европе деревенская больница покрашена и ухожена? А у нас, старейший университет, как конюшня. А дороги? Да вот, от Лубянки до Кремля доехать и то, сколько выбоин насчитаешь?» - Юрий Владимирович повернулся и двинулся обратно. «И еще этот Кремль, хоть и итальяшки строили, всё равно азиатский получился. Прав был Петр - надо всю страну заново, по немецкому образцу перекроить. Может со временем стоит вернуть столицу на Балтику, поближе к Европе? Не зря же Ленин любил Питер, там само устройство города приучает мыслить трезво и прагматично. А ведь Ильич любил Россию. Конечно, любил, большую, богатую, пускай несуразную и совсем не европейскую… Ильич»
Захотелось сходить к нему. Ещё при Сталине, в последние его годы, через Сенатскую башню был сделан тайный проход в мавзолей. В огромном зеркальном лифте вниз и по широкому коридору прямо в усыпальницу. Зачем он понадобился Хозяину – неизвестно. И хотя Юрий Владимирович точно знал, что ни разу Сталин им не воспользовался, но загадка притягивала. Иногда Андропов представлял, как в багровом полумраке, возле самого гроба, положив руку с потухшей трубкой на саркофаг и вперив свои черные глаза в лобастый профиль Вождя, стоит, словно злой чародей, Сталин… И страшно даже представить - где он витает мыслями, что вспоминает, с кем незримо беседует…
Юрий Владимирович вошёл в Сенатскую башню. Пахло сухим деревом от старинных лестниц, переплётами уходящих вверх, на сторожевую площадку. В старину там стоял дозорный, оглядывая многочисленные посады, прилепившиеся к стенам крепости. «А сегодня все дозоры внутри, от самих себя бережемся, смех, да и только… Все посты усилены. А зачем? Разве ожидаются народные волнения? С чего бы? Коба запугал народ, на поколения вперед. Хоть что-то полезное для страны сделал».
Спускаясь в лифте, больше похожем на кабинет в клубе дворянского собрания: панели красного дерева, зеркала, банкетка, обитая бархатом, приглушенный свет, Юрий Владимирович вдруг догадался, для чего Сталину тайный ход в Мавзолей. Для азиатских друзей, вроде Чан-Кай-Ши или Мао. Да, проход подземным коридором, в полной тишине и полумраке, сгущавшемся ближе к усыпальнице это сильно. С такой подготовкой встреча с Вождём была бы священной. После, уже и не знаешь, где ты был, на земле или под землёй? Воистину, этот Сталин, владыка не только жизни, но и смерти! Да, уж… Но даже он не смог предотвратить ни своей смерти, ни того, что случилось потом.
Юрий Владимирович никогда не думал о Сталине так высоко, как было принято в высших партийных кругах. Он хорошо понимал посредственность и трусость Отца народов. Все эти мифы о прозорливости, о гениальности, о скромности, о святости, это ведь не народное творчество, это всё шестерки придумали. Сам-то Коба не верил ни в социализм, ни в коммунизм. Жил и вёл дела так, чтобы оставаться Верховным, а тем, кто не перечил, позволял как-то жить при себе - любимом. Генералиссимус! Ни разу на фронт не съездил, ещё бы! Его жизнь дороже миллионов, без него страна погибнет! Да, в сорок первом его запросто можно было убрать. Сидел на дальней даче и трясся от страха, что придут рабочие с молотками, да крестьяне с серпами и не будет больше у советских детей самого большого друга. Они бы может и пришли, да заняты были – Родину от Гитлера спасали.