Подойдя к воротам Александровского сада, Гена с удивлением обнаружил, что они закрыты на цепь с большим висячим замком. А в самом саду не горело ни одного фонаря. Это его озадачило – сколько раз он гулял по ночной Москве, но сад ни разу не закрывали. Гена потрогал замок и цепь и вдруг прямо перед собой увидел невысокого коренастого солдата в длинной шинели, в каске и с автоматом на плече. Солдат воровато оглянулся и попросил закурить. Гена не курил. Солдат огорчился и на вопрос, почему сад закрыт, уходя бросил, что-то про танки. Гена подумал, что ему послышалось, но вглядевшись в темноту сада в самом деле различил очертания танков, но сколько их там, было не разглядеть. В удивлении от танков в Александровском саду Гена пошёл обратно, к площади, там хотя бы было светло.
Поднялся по ступеням Лобного места и посмотрел на здоровенный камень, иссечённый ударами топора и, наверное, не раз залитый кровью приговорённых. А кто теперь знает, правы были судьи или нет? Виновный или оклеветанный человек стоял на коленях, устраивая голову на последнем изголовье? А у палача и не бывает таких вопросов, вся его правда в ремесле. И тут, у плахи всегда двое - палач и жертва. Топор и шея… Спускаясь по ступеням, Гена заметил, что от ГУМа прямо к нему деловито идёт человек. Что-то нехорошее было в этой деловитой походке, и чтобы не встречаться, Гена пошел к Минину и Пожарскому и, уже обходя справа ограду Собора Василия Блаженного, увидел еще одного человека. Он быстро поднимался по Васильевскому спуску Гене навстречу. Гена оглянулся. Первый был уже близко и улыбался. Гена и сам не понял, как, вдруг перемахнул через невысокую ограду и бросился к собору. Первый злобно выругался и побежал в обход слева. Пока Второй лез на гранитный парапет, Гена успел обогнуть собор. Он подбежал к задней части ограды, но за ней было метра три и брусчатка внизу. Гена заметался и кинулся к храму, там была тень под козырьком, и замер, всем телом прильнув к церковным камням.
Зорко вглядываясь в пространство, достав фонарики, эти двое исследовали небольшое пространство за Собором. И тут Гена их вспомнил, это те двое из метро – Горький и Шолохов. Гена мелко задрожал от страха. В голове вертелись шпионские мультики, но для кошмара, который творился с ним, это не годилось. Так он и стоял зажмурившись, вжимаясь телом в стену храма, не зная на что надеяться, и лишь беззвучно причитал, «матушка, царица небесная», точно, как его покойная бабушка. Сколько он так простоял, Гена не знал, но неожиданно дрожь прошла, и он ощутил тепло, покой и такое умиротворение, словно всю свою жизнь, такую короткую и пустую жизнь, искал это самое место. Место где он наконец-то ощутил себя сыном Отечества, которое как добрый отец не требует ежедневного выражения любви; Отечества, которое само - милость и крепость для детей. Словно вокруг Собора была незримая волшебная оболочка, в которую Гена вошёл, и на него нахлынуло, ошеломило и пронизало ощущение чего-то огромного, бескрайнего, как высота и бездна одновременно. Он ощутил Историю, как живую, пульсирующую цепь событий, навсегда связавшую его жизнь с этой страной и её правителями. С бунтами и войнами, строительствами городов и деревень, с радостями и горестями. Неизъяснимою нитью связывались все, когда-либо жившие в России, безызвестно погибшие в больших и малых войнах, слизанные языком эпидемий, казнённые и погибшие от непосильного труда, умершие в тьме египетской, и преставившиеся в просветлении… Вся бесконечность предыдущих поколений проходила через него и вбирала его в себя. И революция, названная великой, уже не отсекала предыдущую жизнь от последующей. Сейчас и она была одним из узлов в этой веренице и даже не самым важным, не самым решающим и уж никак не великим.