На карте-трехверстке чернилами был обозначен мост. Возле него торчал красный флажок, а против этого одинокого флажка — четыре трехцветных. Карта лежала на столе в штабе Кутасова.
Один из штабных докладывал начдиву обстановку:
— Завязали бой… Белые подтягивают отовсюду мобильные части…
Кутасов — серый, осунувшийся — слушал, прикрыв глаза веками.
Двое конвоиров провели через комнату Аленцева Он шел, испуганно улыбаясь, руки держа, как полагается арестованному, за спиной.
Начдив даже не обернулся, поглядеть на него. К столу подошел молодой военный.
— Офицерский полк туда идет! — сказал он весело, нагнулся над картой и прибавил к четырем колчаковским флажкам пятый.
Возле моста шел свирепый бой. Белые батареи палили издалека по бронепоезду. Он отстреливался своими четырьмя орудиями.
Три колчаковских броневика с черепами и костями на боках (эмблема Бессмертного офицерского полка) пытались подобраться к нашим окопам. Их встречал пулеметный огонь, ручные фанаты.
Комиссар и матрос торопливо разговаривали у подножки Володиного вагона.
— Как у тебя со снарядами? — спрашивал Амелин.
— Фугасок хватит, а шрапнель кончается… Ты лучше скажи — почему подкреплений нет? Ну чего они тянут?.. Твоему Кутасову за это голову сорвать!..
Теперь на кутасовской карте флажки тесной толпой обступили наш бронепоезд.
— Николай Павлович, не пора начинать? — обеспокоенно спросил кто-то из командиров. Начдив покачал головой:
— Подождем… Они еще долго будут держаться. Я этот полк знаю.
Молодой военный оторвался от телефона и с удовольствием доложил:
— Товарищ начдив! Беляки туда артбригаду двинули. Все четыре дивизиона!
— Это хорошо, мрачно сказал Кутасов. — Это отлично.
Окопы Беспощадного пролетарского полка стали похожи на незасыпанные могилы — убитых было куда больше, чем живых.
Лежал, уткнувшись смятой бородой в мешок с песком, комполка Камышов, рядом смотрел в небо мертвыми глазами тщедушный боец Шамарин.
Молчали покореженные пулеметы. Дым и пыль черным туманом висели над землей. Колчаковские пушки, осмелев, били по бронепоезду прямой наводкой.
В командирском отсеке сидели Володя и Амелин. Стальные стены дрожали, гудели от ударов: сыпались на пол зеленые чешуйки краски.
— Второе орудие заклинило, — сказал Володя и бросил телефонную трубку.
— У меня людей осталось не больше сотни. — Амелин тяжело двигал запекшимися губами. — Я их переброшу к тебе в бронепоезд.
— Есть, — согласился Володя. Комиссар встал и пошел из отсека.
— А я ведь понял, — вдруг сказал в затылок ему матрос. — Не придут подкрепления. И не должны были прийти… Так или не так?
Амелин обернулся, посмотрел в требующие ответа Володины глаза и кивнул.
— Ну, Кутасов… Ну, волкодав, — протянул матрос с неприязненным уважением. — Хитромудрый Кутасов. Сейчас наступает где-нибудь, чешет их в хвост и гриву… А все-таки обидно. Мог бы честно сказать… Да нет, не мог. Вот тебе круговорот жизни и войны.
— Я пойду, — угрюмо сказал Амелин. Но матрос попросил непривычно мягко:
— Обожди, Амелин… Скажи, ты ведь с самого начала знал эту процедуру?
Комиссар не ответил.
— Знал и поэтому поехал с нами?
— Я пойду, — повторил Амелин.
Он прошел по коридорчику, спрыгнул с подножки вагона, и тут, будто нарочно дожидалось его, ударило рядом желтое пламя взрыва. Комиссар повалился на землю.
Эстонец Уно и Володя подбежали к нему почти одновременно.
— Кровь нет… Сердце бьет, — сказал Уно, ощупывая Амелина. — Контузия.
Матрос скрипнул зубами.
— Эх, в Бога, в душу, в трех святителей… Уно! Бери дрезину, вези его к нашим. Как хочешь — но спаси!.. Такой человек обязан жить!
Кутасов отвернулся от карты.
— Пора. Едем.
Он пошел к двери, а за ним его молодой адъютант и двое штабных.
У крыльца их ждали кони. Начдив привычно махнул в седло и тронул поводья.
Дрезина торопилась к мосту. Шум боя остался позади. Уно и Карпушонок отчаянно — как помпу на пожаре — качали рычаг В ногах у них, поперек железной тележки, лежал контуженный, ничего не чувствующий Амелин.
А сзади дрезину нагоняли шибкой рысью трое кавалеристов. Над лошадиными гривами крутились, взблескивали шашки.
Уно оглянулся раз, другой. Потом выпустил рукоятку рычага и осторожно пересел лицом к кавалеристам. Раскинув ноги циркулем, с потухшей трубочкой в зубах, он поднял свою винтовку-драгуночку и выстрелил три раза.
Двое всадников вылетели из седел, а третий повернулся и, петляя, поскакал назад. Эстонец достал его четвертым выстрелом.