— Андре Жид. Ты его знаешь? Нет?
— Знаю, конечно, — ответил Гранж. — Только я его не узнал.
— Кто это? — поинтересовалась Полетта.
— Это Андре Жид, писатель, — пояснил Поль.
— Ой! Он в партии?
— Нет, — сказал Поль. — Он сочувствующий. Понимаешь, когда такие типы выступают с правильными заявлениями, это очень важно. Это нам помощь.
— Понимаю, — сказала Полетта. — А он не притворяется?
— Что за вопрос! — возмутился Поль. — Какая ему выгода быть с нами? А ты что, не доверяешь ему, Пули?
Он шутливо ткнулся носом в шею подружки. Обнял ее за талию.
— Надо бы нам с тобой как-нибудь к морю съездить, — сказал он.
— Почему ты об этом вдруг заговорил?
— Да так… Посмотрел фильм, ну и подумал.
— Странно, — сказала она, и голос ее дрогнул, — я тоже об этом подумала.
Они никогда не видели моря. Никогда не видели чаек, разве что в холода, когда, гонимые стужей, морские беглянки долетали, случалось, до моста Берси.
Полетта сама не знает, действительно ли ее тянет к морю или просто ей хочется провести с Полем отпуск в одном из тех отелей, где вас еще с вечера спрашивают, подать ли вам утром шоколад или кофе. Она и представить не может себе, какой твердый бывает песок на пляже после отлива, где, едва успеет схлынуть вода, уже появляются курортники, вышедшие спозаранку на поиски мидий и морских ракушек, какой соленый бывает воздух — он, конечно, выветрил бы запах химикалий из ее волос, хотя его не могут отбить даже «Грезы вальса». Ни просто счастья недельного отдыха…
— Море… — говорит Поль. — Все-таки удивительно ни разу не побывать на море. В школе тебя учат, что Франция омывается четырьмя морями, а ты ни одного из них не видел!
Наконец-то Казо удалось представиться Андре Жиду.
— Может быть… проводить вас?
Фразу он закончил невнятным бормотаньем.
— Нет, нет, — ответил писатель. — Спасибо, не надо. — И добавил: — Великолепно.
Андре Жид имел в виду сцену, когда он аплодировал вместе со всем залом, ту сцену, где пенсне судового врача, которого матросы сбрасывают в море, с минуту раскачивается на цепочке в воздухе.
— Сцена с пенсне поистине изумительна.
— Да, — говорит Казо, — но…
— Вам не понравилось? — кротко спрашивает Андре Жид.
— Нет, конечно, понравилось, — торопливо отвечает Казо. — Конечно…
И трудно понять, что означает это «конечно» — то ли, что сцена с пенсне бесспорно великолепна, то ли, что он не хочет противоречить писателю.
На самом же деле Казо вовсе не убежден в том, что сцену с пенсне следует награждать аплодисментами. Правда, он хлопал вместе с другими, но сам не подал бы сигнала к таким овациям. Он подозревает, что зрители наградили аплодисментами эффектный кадр, прельстившись символикой, независимо от политического смысла… если таковой вообще в этой сцене есть. Ведь это пенсне, повисшее над бездной, может также означать: «Видите, как нелепа жизнь — человек умер, а то, что было частью его лица, его взгляда, еще существует, еще наделено жизнью». Нет ли тут формализма? Вот этот-то формализм, должно быть, и прельстил писателя.
— …А этот свет над морем… — шепчет Андре Жид, следуя за Казо, который прокладывает ему путь к выходу.
Теперь публика узнала писателя. Его окружают. Он широко улыбается. Он думает: «Это море похоже на наше нормандское, с его туманами, с его чайками!» Волна воспоминаний уносит его в Этрета начала нынешнего века. К причудливым виллам Кабура, похожим на надгробные памятники любимым собакам. К семейным склепам, прославившимся своим покоем. Ему нравилось это серенькое море, хотя именно на его берегах он привык кутаться в кашне, с которым не расставался даже на пляжах Средиземноморья, когда открыл для себя всю прелесть теплых морей и ласкового прикосновения солнца к коже. Черное море? Внезапно он вспомнил свое путешествие в Турцию еще до войны и воды Босфора. Ведь это те же самые воды. Но откуда же тогда туманы? Почему это море зовут «Черным»? Должно быть, в штормовые дни у горизонта оно блестящее и черное, как агат. На память ему приходят строчки из собственного «Турецкого марша»: «Смеющееся море, где ликуют дельфины». Но это же стихи, а разве стихи не следует изгонять из прозы? «У меня это проскользнуло случайно. И самое смешное, что это чистейший Валери… Значит, независимо от…» Он слышит голос Казо:
— Да ну же, товарищи, дайте пройти.
Он думает: «Прекрасное это слово: товарищи».
Они уже пробрались к выходу, когда Казо заметил в поредевшей толпе Симона и крикнул, чтобы тот приходил в «Будущее». Трудно было догадаться, действительно ли он этого хочет или просто считает, что так надо, что это такая же его обязанность, как и все прочие — как, скажем, провожать Андре Жида до машины, поскольку в его глазах Симон сочувствующий, который нуждается в помощи, которому надо вовремя протянуть руку.